Клара медленно выдохнула.

— Я выходила за него замуж не по любви, — сказала она. — Ты знаешь это, Гарриет. Я получила все, чего я хотела от брака. Респектабельность и … еще раз респектабельность.

Однако, когда она оставалась одна, то продолжала плакать. И никак не могла остановиться, так же как не могла заставить себя собраться и продолжать ту жизнь, которая была ей так хорошо знакома. Жизнь, которую на краткий миг осветило волшебство. В конце концов, она знала, что медовый месяц не мог длиться вечно. Она вообще не ожидала, что у нее будет медовый месяц, когда давала согласие на брак. Столь многого она даже не ждала.

Она во всем винила себя. Потому что, даже если его слова и были лживы, к ней самой он хорошо относился. И жизнь на протяжении тех двух недель стала почти невыносимо насыщенной. Ей стало необходимо слышать звук его голоса, его смех, видеть его глаза. Она жаждала ощущать ночью прикосновения его тела и тепло его губ на ее собственных губах.

Она унизила его и знала это. Ее гнев заставил ее наброситься на него и причинить ему боль, такую же, какую испытывала она сама. Да, Гарриет была права, подумала Клара с долей отчаяния. Ее ранили его лживые слова. И поэтому она тоже причинила ему боль. Она не только сказала, что знает правду, но и специально упомянула о его долгах, спросив, достаточно ли было ее приданого, чтобы их оплатить.

Как она могла так с ним поступить?! Она увидела стыд в его глазах, а затем — отчуждение. На его лице застыла ничего не выражающая, непроницаемая маска, которая сохранялась на протяжении всего оставшегося дня и которая все еще оставалась после завтрака на следующее утро, когда он заявил о своем отъезде. После того, что она ему сказала, он не называл ее больше по имени или одним из тех ласковых словечек, которые использовал в предыдущие две недели. Он обращался к ней формально: «мадам». Он не спал с ней в последнюю ночь, которую провел дома, хотя она пролежала с открытыми глазами в течение большей ее части, ожидая его и зная, что он не придет.

Клара плакала о том, что она с ним сделала, и о том, что случилось с нею. Потому что, конечно же, было глупо думать, что она может выйти замуж за мужчину ради его красоты, силы и мужественности и удовольствоваться только этими вещами. Она была столь же нечестна сама с собой, как и Фредди с нею. Ей, конечно же, следовало бы знать, что она неспособна обладать и наслаждаться всем этим, не желая при этом большего.

Она хотела большего. Она хотела Фредди. Нет, возможно, не для того, чтобы любить. Они были слишком разными, чтобы когда-нибудь полюбить друг друга. Но в те краткие дни их брака что-то было между ними. Было. Она была уверена в этом. Какое-то подобие дружбы. Даже более того. Какая-то нежность.

Да, нежность, даже если и не любовь. Это было. И все могло бы остаться по-прежнему, если бы она не была столь неописуемо глупа и не отказалась от всего этого под влиянием момента.

Через неделю от Фредди пришло письмо — короткая, официальная записка, которую она открыла дрожащими пальцами и взволнованно пробежала глазами под мрачным взглядом Гарриет.

Он надеялся, что она находится в добром здравии. Он намеревался остаться в городе еще на некоторое время. У него были дела, которые его там задерживали. Она сделала паузу на втором (и последнем) абзаце и перечитала его дважды.

— Через день или два сюда доставят открытое четырехместное ландо, — сказала она Гарриет. — Я должна выезжать в нем каждый день, если позволит погода. Я должна просить тебя каждый день вывозить меня на террасу, если не будет дождя. Каждый день я должна не менее получаса находиться на свежем воздухе и солнце.

— Что ж, это, по крайней мере, разумно, — неохотно сказала Гарриет. — При всем должном уважении, Клара, я всегда считала, что твой отец чрезмерно оберегал тебя и, возможно, этим самым еще сильнее подорвал твое здоровье вместо того, чтобы его защитить. Ты собираешься последовать совету мистера Салливана?

— Да, — ответила Клара, сворачивая письмо и крепко сжимая его в руках. — Начнем прямо сейчас. Я скучаю по свежему воздуху. Я уже неделю никуда не выходила. С тех пор, как… С того самого дня, как попала под дождь.

Она не сказала Гарриет, что Фредди написал в двух последних предложениях. Вопроса о том следовать ли его советам, какими бы хорошими или плохими они не были, вообще не стояло. «И да, мадам, — написал он, — это приказ. Я ожидаю, что Вы ему подчинитесь».

Она станет повиноваться ему, как раньше всегда повиновалась отцу. Она слушалась отца, потому что любила, уважала его и хотела порадовать. Она будет слушаться Фредди, потому что… потому что он был ее мужем.

В последующие недели слезы высохли, и жизнь более или менее вновь стала такой, как раньше, с небольшими изменениями. Начались прогулки, некоторые из которых она честно планировала по времени так, чтобы они были не короче получаса. Хотя большую часть времени, за исключением особенно сырых осенних дней, она по собственному желанию находилась на воздухе намного дольше предписанного мужем времени. Однажды Клара попросила Робина отнести ее в беседку, и Гарриет просидела там с ней в течение часа. Но больше она не повторяла этот эксперимент. Когда Клара возвратилась в дом и осталась в одиночестве, слезы вернулись к ней.