— В скорейшем разбитии французской армии и последующем ее выдворении из пределов Российской империи.

— Молодец! — похвалил Кутузов. — А вот мы с государем как есть дурни и бестолочи, не могущие постигнуть всю глубину стратегической мысли капитан-лейтенанта Давыдова! Разрешите, молодой человек, склонить перед вами голову?

В противоположность своим словам главнокомандующий не стал кланяться. Наоборот, смотрел насмешливо единственным глазом, а черная повязка лишь подчеркивала глумливое выражение лица.

На самом деле Михаил Илларионович играл и в глубине души искренне сожалел о предстоящем погублении энтузиазма молодого офицера, но обстоятельства того требовали. Зря, что ли, столько сил потрачено на выманивание Наполеона из разгромленной им Австрии? Тонкая дипломатическая игра, несколько десятков пудов золота, засевшие в нужное время и в нужном месте меткие стрелки… Да мало ли чего? А тут скорейшее разбитие предлагает, а? Ну куда такое годится?

— Простите, ваша светлость, но…

— Этих «но» несколько, Денис Васильевич, — опять перебил фельдмаршал. — И главным из них является то, что французскую армию вовсе не нужно выдворять из пределов. Убегут, и что потом? Лови их по всей Европе.

Давыдов не выдал разочарования, хотя хрустальный звон разбивающейся вдребезги мечты звучал в ушах и рвался наружу каким-нибудь резким словом. Напротив, он напустил на себя как можно большую почтительность — единственное средство младшего по званию выразить негодования действиями старшего.

Но, слава богу, все оказалось не столь печально, как виделось поначалу. Светлейший взял лежавшую на столе указку и обвел большой овал на разложенной карте.

— Будете иметь базирование в этом городе. Дам два эскадрона гусар специального назначения и казачью полусотню. Больше, увы, не могу, вы не один такой. Не делайте удивленное лицо, юноша, партизанская война известна со времен Батыева нашествия, и нелепо думать, что мы не воспользуемся сей проверенной веками тактикой. Вам понятно?

— Так точно, ваша светлость! — Во рту у Дениса Васильевича пересохло от нечаянной радости, и слова давались с трудом. — Но вот только…

— Что-то смущает?

— Янов находится в такой глуши, что французы вряд ли туда сунутся. Кругом леса и болота и… и все.

— Тем лучше. Или вы собираетесь всю кампанию просидеть в ожидании супостата, которого потребно встретить нерушимой стеной обороны стальной? Нет. Господин капитан-лейтенант, под вашу ответственность отдается дорога от Кобрина до Пинска.

— Так это же без малого триста верст! — непочтительно перебил воодушевленный открывшимися перспективами Денис Васильевич.

— Именно! — подтвердил Кутузов. — И если по этому пути к Наполеону проскочит хоть одна телега с провиантом, я буду лично ходатайствовать перед государем-императором об образовании Камчатской военной флотилии во главе с неким прытким пароходным офицером. Надеюсь, понятно изъясняюсь?

— Так точно! — выпалил Давыдов, в уме уже прикидывающий направления ударов.

— Да, и еще! — Строгий голос фельдмаршала сбил восторженность мыслей. — Будете держать связь с дивизией генерал-майора Тучкова и соотносить свои действия в соответствии с их планами. А то не хватало на одну телегу с двух сторон нападать — перестреляете ведь друг друга, энтузиасты.

Последние слова светлейший произнес со странным выражением, и было непонятно, одобряет ли он сей термин или высказывается уничижительно.

— Да, но где же искать Красную гвардию?

— Они вас сами найдут, не беспокойтесь. — Главнокомандующий достал из стола запечатанный конверт, вскрыл, исправил что-то, еще одну строчку дописал и протянул бумагу Давыдову: — Вот приказ, можете ознакомиться.

Четыре дня спустя. Где-то между Дрогичиным и Яновым.

— Долго еще, Михаил Касьянович?

Вообще-то вопрос командира отряда предназначался не младшему лейтенанту Нечихаеву, а проводнику. Но тот изъяснялся на дичайшей смеси из польских, русских, малороссийских, нескольких немецких и прочих слов, видимо, сохранившихся с глубокой древности, и капитан-лейтенант его не понимал. Здесь в каждой веске свое наречие, причем местные жители разговаривают друг с другом без каких-либо проблем, но постороннему человеку приходится трудно. А Нечихаев — или не человек, или не посторонний, но языковых проблем не испытывает и потому назначен в дополнение к командованию первым эскадроном, ответственным за разговоры с хмурым и нелюдимым полещуком. Именно так называют себя жители здешних болотистых лесов, отказываясь признавать родство с литвинами, ляхами и расположенными чуть южнее волынцами.

— К вечеру будем, Денис Васильевич! — откликнулся юный гусар и добавил со странной для его лет рассудительностью: — Надо бы разведку выслать.

— Казаков? — Давыдов оглянулся на растянувшихся по дороге донцов. — А они в лесу как?

— В каком смысле?

— Ну здесь же не степь.

— Есть какая-то разница? Лес — это та же степь, только заросшая деревьями. — Нечихаев приподнялся на стременах и крикнул: — Урядник!

— Здесь, вашбродь! — откликнулся здоровенный казачина с роскошной черной бородой самого разбойничьего вида. И дал коню шенкелей, принуждая догнать едущих впереди офицеров. — Звали, Михаил Касьянович?