Так и мы себя вели.

Ольга ждала меня перед регистрационным бараком. Стояла в свете фонаря и выглядела как на сцене в спектакле. Мы не договаривались о месте встречи, ничего не планировали заранее. Для этого мы были слишком суеверны. Но когда живешь вместе так долго, как мы, уже не обязательно все обговаривать.

— Тебя тоже? — первым делом спросила она. И когда я кивнул: — Тогда я спокойна.

«Спокойна», — сказала она. Потому что иногда все же бывало, что супругов разлучали.

Если кого-то выкликнули, это значило лишь то, что человек на очереди. Но было неизвестно, куда повезут. Однако я стоял в списке участников войны. И был кавалером Железного креста. Я был знаменитостью.

— В Терезин, — сказал я. — Это не самое плохое.

— Ты уверен?

— Совершенно уверен. — Хотя, конечно же, я не был уверен. Никакой уверенности давно уже не было ни в чем. Но я хотел успокоить Ольгу. Пытался даже шутить: — А Розену и Эрлиху придется пока оставаться здесь. Это мне дали сольный номер. — Уверен, что голос мой при этом не дрожал. Актеры врут хорошо.

— Лишь бы мы были вместе, — сказала Ольга.

— Мы всегда будем вместе, — сказал я.

Клише, конечно. Но Джо Мэй прав: они эффективны.

Разговор был недолгим. Потом мы расстались, чтобы собрать наши вещи. Каждый в своем бараке.

Ольга еще раз остановилась.

— Война продлится еще не долго, — сказала она.

Главное заклинание Вестерборка. И Терезина. Метод Коуе для заключенных лагеря. «Война продлится еще не долго. Мои дела день ото дня все лучше». Или, как папа формулировал то же самое: «Все еще наладится».

А потом дедушка умер.

Редко бывало так, чтобы кого-то тащили к поезду насильно. Вполне хватало угрозы, что они это сделают. Эсэсовцы поручали выполнять свою работу летучим колоннам и службе порядка. А сами прогуливались по бульвару туда и сюда, будто оказались здесь случайно. Рассказывают про Фуртвенглера, что он иногда просто прекращал дирижировать и только слушал оркестрантов. Не боясь, что те сфальшивят. Так и Геммекер. Его сыгранный депортационный оркестр играл безошибочно.

Мы все играли слаженно.

Одно из маминых бад-дюркхаймских поучений гласило: «Благовоспитанный человек никогда не приходит на общественные мероприятия пунктуально, а является с небольшим опозданием. Все остальное было бы невежливым». Но когда тебе лучше явиться на собственную депортацию?

Мы все являлись вовремя. Даже пораньше. Как будто не могли дождаться. Тоже симптом Malaria westerborkiana.

В эту ночь мне приснился кошмар. Я опять учился в гимназии и опоздал на урок. Я стоял перед учителем немецкого — я маленький-маленький, а он большой-пребольшой, и он сказал то, что в самом деле говорил мне когда-то: «Не знаю, Герсон, что из тебя получится. Ты и на собственные похороны опоздаешь».

Даже тот, кто сочиняет мои сны, — и тот насмехается надо мной.

На улице было еще темно, а я уже упаковал вещички. Скатал валиком еще теплое одеяло и перевязал веревочкой. У меня его потом украли на пропускном пункте Терезина. Раздарил то, что не поместилось в одном разрешенном чемодане. «Забирайте мою бритву. Я отпущу бороду». Попрощался с соседями по нарам. Сказал «До свидания» — и пожалел о том, что эти слова сорвались у меня с языка. Потому что для тех, кто оставался, они, должно быть, звучали как проклятие. До свидания в Терезине. До свидания в Освенциме. Выслушал все лживо-утешительные фразы, какими в прошлый вторник и сам замазывал ситуацию, как замазывают гримом гнойный прыщ.

— Выше голову! Все еще наладится! Сорняк чем больше топчешь, тем гуще растет.

Правильно. И поэтому его выпалывают.

Встал в очередь на завтрак, хотя я — я! — не чувствовал голода. Ольга настояла:

— Неизвестно, сколько продлится поездка и будет ли что поесть.

Она всегда мыслит практически. В очереди все пропускали нас вперед. На похоронах все предупредительны по отношению к скорбящим родственникам. А уж тем более к покойному.

Итак, на место мы пришли пунктуально. Встали в очередь к представителю службы порядка, который ставил галочки против фамилий. Курт Герсон, именуемый Герроном. Ольга Герсон.

Она все время держалась за мою руку. Это было единственное, что могло ее выдать.

Какая-то женщина направилась было к Геммекеру — хотела его о чем-то попросить. Об отсрочке. Ее не оттолкнули. Он даже не взглянул на нее и прошел мимо. Она не упорствовала. Лишь кивнула несколько раз, будто подвердились самые худшие ее ожидания. И снова встала в очередь.

Геммекер поглаживал свою собаку. «Единственное нечистокровное существо, к которому он хорошо относится», — говорили в лагере. Покадровый фотограф в моей голове щелкнул галифе, которые надувались над голенищами его сапог. Сплошь одни всадники эти властители мира.