— Я умею думать стоя, — обиделся менестрель.

— Так, имеем очередное достижение высшего примата.

— О, я знаю! — воскликнул Бастиан и выскочил из комнаты.

— Шо за голова? — пробурчал себе под нос Лис. — Так и притягивает падающие яблоки.

Бастиана не было всего пару минут. Вернулся он с мальчишкой-поваренком. Тот, ни слова не говоря, схватил мышь за хвост и деловито крутанул ее над головой пару раз. Та пискнула и потеряла сознание от столь неучтивого обращения. Затем паренек без лишних слов сунул за кушак лежавший на полу медяк и посмотрел на менестреля, ожидая дальнейших распоряжений. Услышав, о чем идет речь, поваренок удивленно выпучил глаза, но лишь затем, чтобы лучше рассмотреть лежавшую на ладони Бастиана серебряную монету А поняв, закивал, расплываясь в улыбке.

Дагоберт поспешил в сад, с трудом переводя дыхание. Вокруг сестры майордома хлопотала встревоженная челядь. Кто-то, как водится, наиболее осведомленный, шептал, что это чары благородной дамы Ойген, решившей отомстить сопернице. Растерянный Фрейднур, бережно державший на руках Брунгильду, кивал с видом знатока. Ему ли не знать, сколь могущественна нурсийская красавица, — вот уж кому не стоит перебегать дорогу.

Дагоберту вся эта суета была противна. Он молча послушал перешептывания слуг, а затем все так же, не говоря ни слова, развернулся и ушел. Он чувствовал, как, лишая девушку жизненных сил, пульсирует у нее на груди сгусток драконьей крови.

«Еще немного, и она бы умерла, — подумал кесарь, ступая по тропинке сада. Он вспомнил горячий властный зов хранимого в сокровищнице амулета. — Теперь зов стих, а значит, скоро она придет в себя. Ее оберег перестанет забирать и начнет отдавать. Надо бы изъять у нее эту опасную вещицу. Но кто знает, сможет ли она жить без предательской подпитки? Не зачахнет ли совсем?»

Дагоберт шел, не замечая сгустившейся тьмы. Он видел в эту пору столь же ясно, как и днем. Юноша решил объяснить сестре майордома, как ей защитить себя, и вдруг услышал в своем сознании отцовский зов. Мощный дракон, еще недавно звавшийся Дагобертом II, парил над чужими незнакомыми горами, наслаждаясь полетом. Под ним в разные стороны с дикими гортанными криками мчали всадники. А вдали, точно вырастая из скалы, высился ступенчатый храм с полукруглой колоннадой, вытесанной из монолитного камня.

— Я знаю, что это за место! — вдруг прошептал юный кесарь, от неожиданности закрывая себе рот ладонью, чтобы не вскрикнуть. — Я видел его совсем недавно.

Четверо рослых берберов, вчерашних невольников, ныне охраняющих драгоценную персону и владения золотых дел мастера Элигия, бесцеремонно расталкивали слонявшийся по центральной улице люд, очищая путь господину. Будучи человеком довольно хлипкого сложения, испытав в детстве щелчки и насмешки более крепких сверстников, тот высоко ценил физическую силу. Но куда больше его увлекала сила иного рода, с малолетства завладевшая его умом.

Упорство, с которым мальчишка овладевал ремеслом, доставшимся от отца, вначале забавляло уличных лоботрясов, но потом, когда он стал подмастерьем, а затем мастером, когда в семнадцать лет открыл собственную лавку, насмешники поутихли. Очень скоро самого бойкого из них он нанял к себе кучером. А спустя несколько лет, уезжая в Париж, выкинул на улицу, как стоптанный башмак. Сегодня всякому было ясно, что такого мастера, как он, не найдется во франкских землях, сколько ни ищи.

Но было и другое, о чем не ведал даже его исповедник: пуще всех благ и наслаждений мастер Элигий любил властвовать, распоряжаться судьбами людей. По своему желанию выкупал приглянувшихся ему пленников из рабства, а когда хотел, обрекал на нищету чересчур несговорчивых соплеменников.

Днем, когда он впервые близко увидел мастера Рейнара, тот показался ему не великого ума птицей — из тех, что услужливо подставят спину, превратятся в удобную ступеньку наверх, помогут стать поближе к его собственному великолепному творению — золотому трону кесаря.

Однако уже к вечеру Элигий понял, что первое впечатление обманчиво и он чуть было не просчитался. Этот насмешливый вздорный чужестранец на деле оказался хитрым и расчетливым, точь-в-точь библейский змей-искуситель. Как тогда, в отрочестве, с местными силачами, с ним лучше было водить дружбу. Да и его самого нурсиец, кажется, раскусил. Оба пройдохи, не нуждаясь в особых разъяснениях, поняли, что используют друг друга — до тех пор, пока этот союз сулит выгоду обоим.

И потому, шагая под охраной четверки своих телохранителей к резиденции кардинала Бассотури, Элигий убеждал себя, что вовсе не выполняет поручение чужестранца, а тихо, исподволь расчищает место, на которое претендует, место, волею безглазой судьбы ныне занятое коварным душегубом Пипином Геристальским.

Фра Гвидо, большую часть жизни проведший в Риме, выводящий свой род от императора Тиберия, был несколько удивлен довольно поздним визитом прославленного ювелира, но все же охотно принял его. Он любил все красивое, а мастер над мастерами готов был угодить самому взыскательному вкусу во всем, что касалось золота и драгоценных камней.

— Ваше высокопреосвященство, — ювелир склонил голову перед легатом, но не так, как обычно делали простолюдины, сгибаясь в пояс, а с благородной простотой и учтивостью, как было принято у людей высшего света. Мастер Элигий хорошо платил вельможе, обучавшему его благородным манерам. Даже в этом хотел выглядеть лучшим из лучших. — Я доставил то, о чем просил ваш человек.

Фра Гвидо задумчиво свел густые, едва начавшие седеть брови, пытаясь вспомнить, о чем речь. Выглядеть дураком в глазах посетителя не хотелось, но вспомнить не удалось.