Было шумно. При зыбком свете восковых свечей здесь весело пировали те, кто не забивал себе голову проблемами Церкви и государства, чья задача была накормить и почистить коней, подать на стол господину, постелить ему постель и сопровождать в походе. У дальнего конца стола сидели гости: четверо слуг — могучих охранников золотых дел мастера Элигия.

А уж совсем у двери робко жался несчастный овцепас, похоже растерянный от обилия галдящего, отпускающего шуточки народа. Он то и дело кивал и вымученно улыбался, раз за разом бросая в рот кусочки лепешки с сыром и запивая их водой. Никто и не заметил, как за плечом у него появилась хитрая физиономия поваренка. Мальчишка быстро оттянул назад ворот рубахи несчастного и бросил туда мышь.

Под общий хохот бедолага вскочил, стараясь вытряхнуть обезумевшее от страха существо, и в тот же миг, развернувшись, успел влепить мощную затрещину шустрому озорнику. Один из сидевших рядом силачей попытался было схватить его за руку, чтобы остановить расправу. Но не тут-то было. Сноровисто выдергивая из-под кушака рубаху, нищий беженец вдруг резко вывернулся и стукнул пяткой грозного заступника аккурат промеж ног. Тот с ревом осел под стол. Его товарищи без промедления бросились на выручку. Драка была стремительной, результат неожиданным. Выходцу из предгорий Монтенегро наконец удалось сдернуть одежину, выпуская на свободу визжащую от страха мышь, одновременно умудрившись стегнуть воротом одежды по глазам одного из нападавших. Еще мгновение — рубаха захлестнула горло третьего. Чабан крутанулся, открывая телом стража входную дверь, и бросился наутек.

— Ядрен батон! — прокомментировал Лис. — Сдается мне, шо наш пасторальный овцевод с самого детства баранам рога отшибал. И не только четвероногим.

— Вы видели, господин инструктор?! — возбужденно кричал Бастиан. — У него на груди медальон!

— Видел, мой мальчик, видел.

Весть о странном происшествии в особняке кардинала Бассотури сначала медленно, затем все быстрее расползалась по городу. Могучие стражи мастера Элигия в Париже были известны всякому, и потому человек, который играючи отбился от них и вдобавок умудрился бесследно испариться из резиденции папского легата, вызвал множество толков и пересудов. Наиболее проницательные твердили, что этот ничтожный овчар на деле — абарский лазутчик, и, стало быть, все его россказни — не более чем уловка, дабы запугать храбрых франков. Множество нелестных слов звучало и в адрес самого кардинала, пригревшего на груди эту ехидну в человеческом облике.

Так продолжалось до самого полудня, пока в столицу не прибыл гонец с посланием, вернее — криком ужаса Папы Стефана II: в горном проходе Мармеано войска дукса [11] Астурийского вступили в бой с передовым отрядом абаров. С тех пор от храброго, закаленного в неисчислимых боях с маврами иберийского воинства и его храброго предводителя нет ни весточки. Лишь окрестные пастухи, гонимые страхом из тех мест, твердят о тучах воронья, кружащих над скалами. Очень может быть, что теперь счет шел не на месяцы, и даже не на недели.

Позабыв о недавнем герое жарких пересудов, говорливые парижане уже вовсю шептались, что абары едят человеческую плоть, запивая ее кровью, что сама бездна исторгла их на погибель христианскому миру в воздаяние за многие прегрешения, что бессмысленно сражаться, и лишь молитва и покаяние спасут от ужасного врага. Бойких наследников древних паризиев охватила паника, и народ потянулся в церкви, торопясь отмолить накопившиеся грехи. Так поступали многие, но отнюдь не все.

— Бастиан, не елозь мне по мозгам. Да, мы упустили ценного свидетеля, но зато теперь мы точно знаем, что он — ценный свидетель. А если вдуматься, то вовсе даже не свидетель, а полноценный обвиняемый. И это уже немало! Радуемся, что результат не на лице, и работаем: пока кардинал Бассотури ожидает, когда алхимики изобретут валидол, необходимо тщательно порыться в чабанских пожитках. Он не успел бы заскочить в свою конуру перед тем, как сигануть в Сену.

— А что искать?

— Как минимум, тот самый мешочек с камушками, которые не так давно наш ловкий подозреваемый демонстрировал местному Фаберже. Под рубахой, как ты сам видел, их не было. Что подследственный их привешивал в портках — крайне сомнительно: бегать неудобно. Да и хрен его знает, как оно там подействует. Того и гляди, в папскую капеллу угодишь.

В целом же, мой юный друг, нас интересует практически все, что хоть как-то может пролить свет на повадки этого шустрого малого. Ибо, мой козырный Валет, если мы своевременно не убедим его сыграть по нашим правилам, чует мое сердце, он еще устроит нам похохотать.

Всю жизнь Пипин Геристальский считал себя человеком решительным, смелым, быть может, не таким отчаянным храбрецом, как, скажем, Фрейднур, сын Зигмунда, но ему, полководцу, и не нужно было слыть рубакой, его дело — проявлять проницательность, предвидеть ход событий. Теперь, когда сестра-подменыш больше не подавляла его силы своей нечеловеческой волей, он надеялся развернуться во всю ширь.

Ан не тут-то было — невесть откуда взявшиеся чужестранцы походя оттеснили его от трона. И все же Пипин ежедневно убеждал себя: бой только начат! Сотни раз имея возможность бежать, запереться в одном из замков, он продолжал оставаться при дворе, надеясь взять реванш.