Шрифт:
Семен приостановился и грубо схватил Олега за рукав.
— Бумаги у тебя надежные?
— Ты про что? Про отметки?
— Ну да!.. И про эту — про характеристику.
— Нормальная характеристика и учился неплохо.
Недовольно, как на конкурента, взглянул на него Семен.
— Знал бы — не взял с собой!.. Пойдешь после меня!
— Пожалуйста! — согласился Олег, так и не догадавшись, что рассердило парня.
Перед комнатой, где заседала приемная комиссия, было пусто. Никто не сидел на уютно расставленных стульях. На небольших столиках лежали никем не тронутые листы чистой бумаги. А над дверью приемной комиссии висело кумачовое полотнище с надписью: «Добро пожаловать!»
Семен зябко потер руки.
— Крой меня в три горла!.. Пошел!
Легкий рубеж
В тот день в училище побывали только четыре человека, да и то с утра, а после обеда никто не появился перед столом, за которым заседала приемная комиссия. С утра все пять членов были на месте. Теперь в комнате находились лишь трое. Основную группу учащихся набрали в июне и июле. В августе приходили единицы. Тревожная цифра недобора уменьшалась очень медленно. Поэтому два члена комиссии — секретарь комитета комсомола Зоя Владова и один из заместителей директора — после обеда выезжали в школы, военкоматы и комсомольские организации строек, чтобы поискать своих будущих питомцев среди молодых рабочих, демобилизованных солдат и школьников, никуда не определившихся за лето после восьмого или десятого класса.
Туго подвигалось это дело. Директор Иннокентий Гаврилович Караев мог по пальцам сосчитать всех, принятых в училище за последнюю неделю. Он второй год руководил этим новым ПТУ и болезненно переживал за каждую единицу недобора. Стоя сейчас у широкого окна в комнате приемной комиссии, он смотрел на такой же новый, как и учебное здание, веселый, приветливый жилой корпус, отведенный под общежитие для учащихся, и никак не мог понять, что еще нужно ребятам, чтобы они валом валили в его училище.
— Не-ет! — с неожиданной горячностью произнес он, не поворачиваясь к двум другим членам комиссии. — Я буду не я, если перед этой комнатой в недалеком будущем не выстроится очередь!.. Помяните мое слово! Толпа соберется! Шесть человек на место! Не всякого медалиста принимать будем!
— А пока, я думаю, нам расходиться можно, — сказал старый мастер производственного обучения Никита Савельевич Коняев. — Очередь, конечно, соберется, но не сегодня.
— И не завтра! — улыбнулась Ирина Георгиевна Эбер — преподавательница английского языка, читавшая какую-то книгу.
Иннокентий Гаврилович повернулся к ним. Был он коротко подстрижен — ежиком стояли волосы на крупной голове. Живое и совсем еще молодое лицо выражало явную обиду.
— Иронизируете? — Брови у него болезненно выгнулись и правая оскорбленно поползла вверх, а левая сердито опустилась вниз. — Напрасно!.. Кроме того, хочу заметить, что прием у нас до пяти — расходиться рано, а читать в рабочее время, да еще какой-то детектив — это уж и совсем… преступно!
Ирина Георгиевна два часа назад открыла книгу с рассказами Конан Дойла. Тогда директор промолчал, а сейчас не вытерпел, но тотчас почувствовал, что замечание получилось неоправданно грубым.
— Не обижайтесь! — тут же добавил он. — Я, к сожалению, погорячился.
Закрыв книгу, Ирина Георгиевна снова улыбнулась в знак того, что извинение принято.
— Я прекрасно вас понимаю и не сержусь. Ведь и тон ваш, и нервозность вызваны не мной, не так ли?.. Я тоже не увлекаюсь детективами. Но что поделать, если ребята любят их значительно больше английского языка. Приходится думать, как создать для них смесь приятного с полезным.
— Вот за это — спасибо!.. И… читайте, пожалуйста! — Иннокентий Гаврилович присел к столу, и теперь уже и правая, и левая бровь обиженно и недоуменно взлетели кверху. — Ну, чего им не хватает?.. Что еще для них придумать?.. Персональную ванну установить для каждого?.. Крытую галерею построить, чтобы в дождь туфельки-сапожки не промочили, переходя из общежития сюда, на занятия?
— Не строить, а доламывать надо, — сказал Никита Савельевич, вытягивая под столом длинные ноги, затекшие от долго сидения. — Доламывать отношение к училищам — и у родителей, и в школе. Живем мы на школьном подаянии, а там рассуждают просто: «На тебе, боже, что нам негоже!» Пора бы…
— Т-с-с! — прервал его директор и указал глазами на дверь, которая медленно, нерешительно открывалась.
В образовавшуюся щель просунулась гривастая голова Семена.
— Можно?
— Смелей! Смелей! — обрадовался Иннокентий Гаврилович, и Семен, забыв поздороваться, подошел к столу.
Следом за ним в комнату вошла и Зоя Владова. Она успела переодеться в белую кофточку и расклешенную юбку.
— Чего стоишь? Садись! — Она придвинула к Семену стул, сама села за стол приемной комиссии и пошутила: — Садись да хвастай!
— Че-ем? — Семен сделал скорбное лицо кающегося грешника. Он знал, что лучше заранее очернить себя — это почти всегда вызывает сочувствие. — Нечем хвастать-то!
— Откровенность — путь к исправлению, — одобрительно сказал Никита Савельевич. — Плохо учился, да?