Несмотря на ловкость Семена, силу Бориса и порывистую самоотверженность Олега, не миновать бы им троим больницы, но Петька действовал быстро и решительно.

— Наших бьют! — с этим призывным возгласом ворвался он в столовую и, услышав, как после короткого затишья зазвякали брошенные на столы ложки и задвигались стулья, ринулся к выходу.

— Наших бьют! — полетело по коридорам училища, перекинулось и неоднократно повторилось в общежитии.

Как вода из открытого шлюза, хлынул из дверей училища поток пэтэушников. Растекаясь вширь, он покатился к трамвайной остановке.

Башка раньше всех почуял опасность. Выбравшись из свалки, он пронзительно свистнул и первым побежал прочь. За ним бросились врассыпную и другие парни, оставив изрядно помятых и побитых Семена, Бориса и Олега.

Часть пэтэушников окружила их, другие погнались за Башкой и его дружками. Громкий голос директора остановил ребят:

— Стойте! Стойте!.. Назад!.. Домой!

Иннокентий Гаврилович выскочил из училища без пальто, без шапки. Он раньше остальных преподавателей и мастеров, тоже оказавшихся на улице, сообразил, что произошло.

— Домой! — кричал он, сложив руки рупором. — Побыстрей! Холодно — простыть можно!

Один из мастеров подошел к нему.

— Надо бы узнать, кто бросил этот весьма сомнительный клич — «Наших бьют!»

— Почему сомнительный? — удивился директор.

— Да не наш он какой-то! — неуверенно произнес мастер. — Коллектив у нас комсомольский…

— Комсомольский — не синоним слова «беззубый»! — возразил Иннокентий Гаврилович. — И комсомольский вожак, мне думается, с одобрением относится к действиям ребят.

Зоя в это время была в той группе мальчишек, которые столпились вокруг Семена, Олега и Бориса. Ничего страшного с ними не успело случиться.

У Семена кровоточила длинная ссадина за ухом, и Петька прилаживал к ней полосу пластыря, оказавшегося у кого-то в кармане. Олег, стыдливо отворачиваясь от Зои, зажимал ладонью нос, который, как ему казалось, распух до чудовищных размеров.

— Больно?.. Очень больно? — спрашивала Зоя, стараясь заглянуть под его руку, плотно прижатую к лицу. — Разреши мне посмотреть!

Подчиняясь ее мягкой настойчивости, Олег отнял руку. Нос у него припух и покраснел. Зоя осторожно провела по нему мизинцем и повеселела.

— Пройдет! — заверила она Олега и не удержалась от ласковой наивной похвалы: — Он у тебя крепенький — даже кровь не пошла!

Больше всех досталось Борису, но он был так невозмутимо спокоен, что ребята не постеснялись пошутить над ним.

— Хорошие фары! Долго светить будут! — сказал кто-то, негромко посмеиваясь.

У Бориса на лбу набухали две шишки, и Оля прижимала к ним по медной монете.

— Не фары! — подхватил шутку другой паренек. — Это у него рога прорезались! Панты вырастут оленьи!

Оля сердито сверкнула на него глазами.

— Тебе бы эти панты! И не пару, а пяток! — Такой же сердитый взгляд бросила она и на Семена. — Из-за него!

— Не из-за, — возразил Борис, — а за.

Все эти события не заняли и пяти минут. Многие даже не успели разобраться, что к чему и в чем причина переполоха. Мастера и преподаватели тоже не могли дать ребятам четкого ответа.

— Домой! Домой! — покрикивали они. — Там разберемся!

Но ребят это не устраивало. Одни потянулись за разъяснением к Иннокентию Гавриловичу, другие направились к Зое. Привстав на цыпочки, чтобы все могли ее видеть, она крикнула:

— Спасибо, что вы такие дружные! Все за одного!.. Будем надеяться, что теперь и один всегда будет за всех!

Из-за поворота показался очередной трамвай.

— На вопросы отвечу в училище! — продолжала Зоя. — Нам есть о чем поговорить!

Ребята схлынули с рельсов и начали понемногу втягиваться в училище.

— Поедешь? — спросила Зоя у Семена, указав на приближающийся трамвай. — Не побоишься?

— Да я теперь… Да я… я…

Семен так и не высказался до конца, но все поняли, что он хотел сказать.

— Ни пуха! — кивнула ему Зоя.

Петька шлепнул Семена по плечу. Получив по такому же шлепку от Олега и Бориса, он торопливо вскочил в вагон, чувствуя, что опять подкатываются слезы.

Пока была видна редеющая толпа пэтэушников, Семен неотрывно смотрел на них из трамвая, а потом впервые в своей жизни опустил в кассу три копейки и оторвал билет.