«— Приведите пример применения теории относительности в повседневной жизни.

– Вот вы ходите. Или — лежите. Или — бегаете. Это — относительно. На самом деле, вы — сидите. А идёт — срок».

Новый смысл сложившейся ситуации медленно начал доходить до присутствующих. Всё предыдущее десятилетие они видели друг в друге соседа-противника. Не то, чтобы врага, но — не-приятеля. Разные, раздельные, настороженно-враждебные. Глубоко привязанные именно к своей общине, к своему месту жительства. Вообще-то, перевод крестьян из одного поселения в другое даже и при крепостном праве практиковался крайне редко, и расценивался, обычно, как очень тяжёлое наказание.

Середина двадцатого века, Гренландия. Американцы срочно — «холодная война же!» — строят военно-воздушную базу. Попутно занимаются «решением социальных проблем местного населения» — в прелестном местечке на побережье построен коттеджный посёлок со всеми удобствами. Туда переселяют аборигенов-эскимосов из их примитивных, сложенных из кусков снега, жилищ-иглу. Где нет нормального отопления, освещения, окон, тёплых туалетов, мебели, электрических плит и встроенных стеллажей для одежды и обуви.

Один из американцев-строителей рассказывает приятелю-эскимосу о том, как во время войны он попал в концентрационный фашистский лагерь. Эскимос долго пытается понять описываемую ситуацию. Потом говорит:

– Знакомо. Тебя переселили.

У меня здесь — не эскимосы, а славяне, свободные смерды-общинники. Крестьяне особенно чётко понимают: «это — моя земля». Они с неё живут. И переходить на другое место, отрываться от «своей земли»… Но они теперь не на своей — на моей земле живут и с неё кормятся. Прижать «мир» так, чтобы он снова «отстрелился» очередным своим членом… — будем «эскимосить».

Интересно, что до Хрыся это дошло быстрее всех остальных. Может быть потому, что ошейник уже изменил коренным образом его собственный статус. Новизна личной ситуации сделала его восприимчивым к изменению ситуации общественной. А вот Акиму пришлось развернуться ко мне и, несколько недоумевающе, озвучить:

– И чего?

– Орешник — твой. Кому из твоих смердов и холопов в нём орехи собирать — тебе решать. По моему суждению, чтобы суеты там не было — пусть бабы да детишки «пауков» его вычистят. Когда захотят, как захотят. А тебе, владетелю — дольку дадут. Два ста пудов добрых орехов. Пустые, гнилые — не в счёт, замена — втрое. Спрос — с Хрыся. А сдать — к Покрову Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии.

Я осторожно снял свою бандану, поднёс к лицу — стирать давно пора. Ничего, факеншит, не успеваю. Скоро сам коростой зарасту. Аккуратно повязал платочек на своей плеши, затянул потуже. И поднял глаза на присутствующих. Они рассматривали меня с разными, но очень внимательными выражениями лиц. Будто чуда какого ждут. Типа: небесно воссиявший Покров Богородицы в формате Ванькиной косынки. Или — явление Христа народу на реках Угрянских. Или — претворение воды в вино в Рябиновке Галилейской. Не, делать из Угры спиртопровод я не буду — рыба передохнет. Нам её ещё по осени поймать надо будет, засушить-засолить и всю зиму кушать. Нечего запасы еды переводить попусту.

Наконец, Аким закрыл рот и высказал общее впечатление:

– Индо ладно. Ещё чего скажешь?

У меня хватило ума не вываливать на Хрыся все мои стратегические планы по поводу ну совершенно полного переустройства всея Руси и «Паучьей веси» в частности. Одну перестройку я уже пережил — можно хоть теперь сперва подумаю? А в мягких формулировках никакой идиосинкразии не возникает. Ни у Хрыся, ни у Акима.

– Надо бы всяких насекомых да мышек в селении вывести…

– Дык… Оч-ч-чень верное замечание — от мух житья нет! Пусчай-ка детишки их всех поубивают.

– Надо бы народонаселение приумножить…

– Дык! Да хто ж против! Вот хлеб обмолотим да и свадебки поиграем. Девок повыдадим. И пущай… приумножаются.

«Давайте жить хорошо» — все согласны. Что — «Программа построения коммунизма», что — «Концепция развития до…». «Светлое будущее» — всегда «на ура». Проблемы начинаются при детализации: «что такое хорошо» и «каким каком его поймать». «Дьявол кроется в мелочах»… Ну, об этом я уже грустил.

Нажимать я не стал — пусть сперва мужики освоятся, привыкнут к своему зависимому положению, к наказанию за всякий «шаг влево, шаг вправо»… А уж потом будем Меньшака для принудительного осеменения запускать и стрижку с брижкой внедрять. Для «Паучьей веси» это пока не критично — новосёлы и строители идут, в первую очередь, ко мне в Пердуновку. Там и санобработку будем делать.

Подвели итоги посиделок, договорились о контрольных сроках и формах предоставления результатов, зафиксировали принятые решения в берестяном формате, и, довольно благостно, отпустили Хрыся домой. Тот, уже уходя, на пороге, помял шапку и несколько неуверенно спросил:

– А сын-то мой как? Справляется?

Ну, тут уж я соловьём и распелся! А чего — «нет», коли — «да»? Мне своего человека хвалить — в радость. Тут принцип простой — в моей команде худых человеков — нет и быть не может, потому что иное лично мне — укор. Без дела злословить да сплетничать — глупое занятие. А по делу — это уже конструктивная критика. Высказывается в глаза с соответствующими оргвыводами. И в конце панегирика Потане — запускаем соцсоревнование. С элементами ненавязчивой лести: