— Ты же ее видел, — защищалась я. — Ты бы на моем месте дал?

— Собственно говоря, я дал ей свой, когда мы закончили пить чай.

— О, ты горько пожалеешь, попомни мои… погоди-ка… ты пил чай с моей матерью?

— Да, она в абсолютном смятении, ей необходимо было с кем-нибудь поговорить.

— Она в смятении? — Что за черт? — По поводу чего?

— Ну, Дейзи перенесла свою свадьбу. — Колин говорил так, как будто прекрасно знаком с ней. — Она состоится не через два года, а через два месяца, в середине июня в «Уолдорф-Астории». У Эдварда большие связи на Уолл-стрит и вообще, поэтому ему удалось назначить дату и все заказать.

Он продолжал говорить таким тоном, словно знаком и с Эдвардом тоже.

— Но Китти была совершенно спокойна, пока… — замолчал Колин.

— Пока?

— Пока не узнала, что Эдвард — иудей.

— Эдвард — иудей?

— Ага.

Иудей? Почему же я этого не знала? Почему Дейзи ничего мне не сказала? И вообще никому?

— Постой… Он черный и при этом иудей?

— Так бывает. Про Ленни Кравитца слышала?

— Да, знаю, но это не обычное правило.

— Полага-а-аю, ты права.

Ух ты, Эдвард, оказывается, еврей. Ладно, это я переживу.

— Понятно, что маму эта информация застала врасплох, — заметила я. — Но почему она расстроена?

Может, она и сумасшедшая, но уж точно не антисемитка.

— Потому что брачная церемония Дейзи и Эдварда состоится не в католической церкви, и это разбивает ей сердце.

— Разбивает ей сердце? Умоляю тебя! — Мама все излишне драматизирует. — Колин, не будь дураком и не думай, что она ярая католичка. Когда я была маленькой, она иногда водила нас с Дейзи на мессу в местной больнице, потому что служба в часовне занимала всего двадцать минут.

Клянусь, все так и было.

— Уверен, у нее были на то причины, — пытался защитить ее Колин. — Она очень занятая женщина.

— Ладно, проехали. Итак, сейчас с ней все в порядке?

— Полагаю, да. Когда виски начало действовать, она, кажется, успокоилась.

— Виски? Колин! Ты поил мою мать виски в восемь утра?

— Эй, не надо вцепляться мне в глотку! Ничем я ее не поил. Она сама вытащила фляжку из сумочки и добавила себе в чай.

— Не может быть, — не поверила я.

— Серьезно. Маленькая серебряная фляжка с монограммой.

— С монограммой?

— Ага.

— О Бо… — Мне не верилось — моя мать носит с собой фляжку с монограммой. Странно, но я начала уважать ее.

— Ты должна ей позвонить, — заметил Колин. — Но не раньше трех. У нее сегодня йога.

— Йога… ага…

После долгой паузы Колин несколько неохотно проговорил:

— Знаешь, Делайла, я не собирался тебе говорить, но твоя мама спрашивала, когда я в последний раз видел тебя, потому что она очень волнуется. Я сказал, что прошлой ночью, потому что не хотел, чтобы она так беспокоилась. Едва я произнес эти слова, как ее глаза вспыхнули, словно рождественская елка, она бросилась мне на шею и обняла так, что у меня в глазах потемнело. Наверное, она подумала, что мы с тобой провели ночь вместе.

— Ты ведь шутишь… правда?

— Боюсь, нет.

О Господи, мне так неловко!

— А после этого, — продолжал Колин, — она без умолку говорила, как волнуется за тебя, из-за того, что Дейзи первая выходит замуж, и все такое.

Так, я смутилась еще больше. Что мама думает? Говорить обо мне со своими приятелями — это одно. Но с парнем, с которым я, по ее мнению, встречаюсь, — это совсем другое дело.

— Колин, моя мама порой ведет себя не совсем адекватно, — попыталась объяснить я. — Прости, что тебе пришлось оказаться в положении «жилетки».

— Да не переживай, — успокоил он. — Делайла, я понимаю. Это не мое дело, но ты ведь разыскиваешь старых приятелей не потому, что твоя сестра выходит замуж, а?

Я закатила глаза. Ненавижу это дело — ненавижу защищаться.

— Нет. Понимаю, выглядит именно так, но — нет.

— Тогда не понимаю, зачем ты это затеяла. То есть ты ведь пытаешься возродить отношения с теми парнями, которых я разыскал? Верно?

Ненавижу. Ненавижу, ненавижу, ненавижу.

— Колин, все очень сложно, и мне не хочется объяснять. Пожалуйста, не слушай мою маму. Если что-то в моей жизни противоречит ее представлениям о нормальном, она сразу делает вывод, что я несчастна. Она разочарована, что я не следую за массами, не иду тем же традиционным путем, что дочери ее приятельниц. Понимаешь?

— В общем, да. Мой отец тоже такой. Или был таким, в некотором роде.

— В каком именно?

— Он всегда считал, что я должен выбрать более стабильную карьеру. Прилагал все усилия, чтобы заинтересовать своим бизнесом, чтобы когда-нибудь я мог продолжить его дело и жил, как он говорит, «нормальной жизнью». Хотя я не отказывался помогать ему время от времени, чтобы немного подзаработать, но не скрывал, что это вовсе не то, чем я хочу заниматься. Даже если бы я провел всю жизнь в борьбе, играя крохотные роли там и сям, я все равно не захотел бы того, что важно ему. Сначала ему трудно было это принять, но я человек независимый, и он это знает.