Конан мрачно нахмурился и беспомощно завертелся в седле, поигрывая кинжалом, и, наконец, сказал без обиняков:

— Деви, я должен пойти туда. Найди какое-нибудь укрытие, в котором переждешь, пока я вернусь. Ты говорила о своем королевстве… ну, не буду делать вид, что считаю этих волосатых чертей своими детьми, но, кроме всего прочего, какие они ни есть, они мои люди. Вождь никогда не покидает своих людей, даже если они покидают его первыми. Им казалось, что они были правы, когда обвиняли меня… К черту, я не буду стоять в стороне и смотреть, как их вырезают! Я все еще вождь афгулов и докажу это! Спущусь вниз в ущелье.

— А что со мной? — запротестовала она. — Ты увез меня из моей страны, а сейчас хочешь покинуть в горах одну?

Конан мучительно раздумывал, так что жилы набрякли у него на висках.

— Это правда, — сказал он грустно. — Кром знает, что я сейчас должен делать.

Жазмина легко наклонила голову, и на ее прекрасном лице появилось странное выражение.

— Слушай! — вдруг воскликнула она. — Слушай!

Ветер донес до их слуха слабые отзвуки фанфар. Они взглянули в долину с левой стороны и заметили там длинные колонны всадников. Они ехали по дну долины, сверкая на солнце сталью копий и полированными шлемами.

— Это вендианская конница!

— Их тысячи! — сказал Конан. — Давно уже кшатрийские отряды не забирались так далеко в горы.

— Они ищут меня! — выкрикнула Жазмина. — Дай мне своего коня! Я поеду к моим воинам. С левой стороны спуск не такой крутой, можно съехать вниз. Ты иди к своим и скажи им, пусть продержатся еще минуту. Я направлю конницу в долину и ударю по туранцам! Возьмем их в клещи. Быстрее, Конан! Неужели ты хочешь, чтобы твои люди погибли из-за твоих желаний?

Его глаза горели дикой страстью, но он соскочил с коня и отдал поводья.

— Ты выиграла, — сказал он. — Мчи как тысяча чертей!

Жазмина свернула на склон по левую руку, а он быстро побежал по ребру, пока не достиг длинной потрескавшейся расщелины, в которой кипела битва. Ловко, как обезьяна, спустился вниз, используя углубления и выступы на скале, чтобы в конце концов спрыгнуть в гущу сражающихся. Вокруг раздавался свист и лязганье стали, визг и ржанье лошадей, шум падающих тел.

Едва его ноги коснулись земли, киммериец завыл, как волк, схватился за украшенную золотом узду, уклонился от удара сабли и вонзил свой кинжал в сердце ездока. В следующую минуту он уже был в седле, выкрикивая яростные приказы ошеломленным афгулам. Они какую-то минуту глядели на него с раскрытыми ртами, потом видя опустошение, которое он производит среди врагов, вновь принялись за дело, без возражений принимая его возвращение. В этом адском хаосе не было времени на лишние вопросы.

Все новые и новые ряды всадников в остроконечных шлемах и позолоченных кольчугах вступали в ущелье, узкий распадок был полностью забит скопищем людей и коней; сражающиеся сшибались грудь в грудь, отбиваясь короткими ножами, нанося смертельные удары, когда удавалось размахнуться в такой толчее. Солдаты, упавшие с коня, уже не поднимались, затоптанные сотней копыт. В такой битве все решала грубая сила, а вождь афгулов имел ее за десятерых. В такие минуты люди охотно подчиняются укоренившимся привычкам, и горцы, привыкшие видеть Конана своим вождем, воспряли духом.

Но численное преимущество все же имело значение. Напирающие задние ряды туранской конницы теснили передних вглубь узкого ущелья под сверкающие лезвия сабель афгулов. Горцы медленно пятились, оставляя за собой горы трупов. Разя и убивая как сумасшедший, Конан не переставал задавать себе вопрос, от которого стыла кровь: сдержит ли слово Жазмина? Она ведь могла присоединиться к своим воинам и повернуть на юг, бросив киммерийца и его афгулов на верную смерть.

Но наконец, когда казалось, что прошли века этих мучительных сражений, в звоне стали и криках гибнущих прорезался новый звук. С пением труб, от которого затряслись горы, с нарастающим стуком копыт, пять тысяч вендианских всадников ударили по коннице Ездигера.

Один этот удар разбросал туранские полки по сторонам, разбил их, смял и разогнал по всей долине. В мгновение ока волна атакующих подалась из ущелья, туранцы повернулись, чтобы по одиночке либо группами броситься в омут битвы. Но когда пронзенный кшатрийским копьем эмир сполз на землю, наездники в остроконечных шлемах потеряли боевой дух, ожесточенно погоняя коней, попробовали прорваться сквозь кольцо нападавших. По мере того как их отряды разбегались, победители-вендийцы бросались за ними в погоню и вся долина и невысокие склоны у ее выхода были покрыты отступающими и их преследователями. Те из афгулов, которые еще могли держаться в седлах, вырвались из ущелья и присоединились к погоне, без возражений принимая неожиданный союз, так же, как они приняли возвращение изгнанного вождя.

Солнце уже пряталось за вершины Химелии, когда Конан в изодранной одежде, в забрызганной кровью кольчуге и с влажным от крови кинжалом в руке прошел через побоище и подошел к Деви Жазмине, ожидавшей его на краю пропасти в окружении своей свиты.

— Деви! — крикнул он. — Ты сдержала слово, хотя, признаюсь, были минуты, когда я думал… Берегись!

Огромный ястреб как молния упал с ясного неба, ударом крыла сшибая всадников с седел. Искривленный, как сабля, клюв целил в мягкую шею Жазмины, но Конан был быстрее: короткий бег, тигриный прыжок, бешеный удар окровавленного кинжала — и ястреб с ужасным человеческим стоном закачался в воздухе, потом рухнул в пропасть, чтоб через тысячу футов разбиться на камнях. Падая и разрезая крыльями воздух, он принял обличье человека в развевающейся черной тоге.