Интересно мн, какъ чувствуетъ себя теперь Раскатовъ? О чемъ-то думаетъ онъ, скучая на гауптвахт? Раекаяніе ли его мучить? Жаль-ли ему погибшей жертвы? Я думаю, — ни то, ни другое, и живо представляю себ, какъ онъ сидитъ на жесткомъ арестантскомъ табурет въ той самой непринужденной и бравой своей поз, что доставила ему въ салонахъ прозвище «le beau», крутить усы и размышляетъ:

— Ah, b^ete qu''etait ce mis'erable Wolynsky! — пропалъ теперь мой билетъ на бенефисъ Зембрихъ!

Волынскій долженъ былъ драться, иначе выйти изъ положенія было нельзя. По крайней мр, по понятіямъ нашего круга. Но — какъ подумаешь, что сыръ боръ загорлся изъ за… испанскаго короля! Волынскій говорилъ, что онъ — Альфонсъ XIII, а Раскатовъ — что Альфонсъ XII. Принесли календарь: Волынскій оказался правъ. Раскатовъ надулся. Въ чемъ то опять онъ ошибся и запутался. Волынскаго чортъ дернулъ посмяться:

— Ну, это тоже изъ исторіи Альфонсовъ!

Раскатовъ посмотрлъ на него звремъ и говорить, — чеканить каждый слогъ:

— Не всмъ же быть такимъ знатокамъ въ альфонсахъ, какъ ты.

Волынскій измнился въ лиц.

— Что ты хочешь сказать?

— То, что ты — когда и въ зеркало то смотришься — альфонса предъ собой видишь…

Волынскій на него бросился. Раскатовъ схватился за шашку. Но присутствующіе успли стать между ними и не допустили скандала.

«Альфонсъ» — скверная кличка, и надо быть или образцомъ христіанскаго незлобія, или мднымъ, нтъ, — мало: никкелированнымъ лбомъ, чтобы равнодушно расписаться въ ея полученіи. Да еще и кличка-то была не по шерсти, и полученіе не до адресу. Волынскій былъ… чмъ хотите, только не альфонсомъ. Свтъ зналъ наружность дла: Волынскій, полуразоренный виверъ, вступилъ въ открытую связь съ Антониной Павловной Ридель, женщиной очень богатой, на пятнадцать лтъ его старше, — и устами Раскатова бросилъ позорное обвиненіе. Подкладку дла свтъ не зналъ, да, впрочемъ, какъ это всегда бываетъ, и не хотлъ знать.

Я былъ съ Волынскимъ въ большой и хорошей дружб. Это былъ человкъ съ золотымъ сердцемъ, не сумвшимъ отупть и зарости мохомъ даже среди той воистину безобразной жизни, въ какую съ самыхъ раннихъ лтъ толкнули его дрянное воспитаніе, наше милое товарищество и независимое состояніе. Характеръ у Волынскаго былъ восковой. Онъ годился ршительно на все, дурное и хорошее. Попади онъ съ самаго начала въ хорошія руки, — развился-бы дльнымъ и полезнымъ малымъ. Но его чуть не съ пятнадцати лтъ окружилъ и засосалъ въ свою тину омутъ богатой петербургской молодежи, сытой и бездльной… Въ этой растлнной сред что могло изъ него выйти, кром эгоиста-вивера, прожигателя жизни съ двухъ концовъ? Какъ большинству молодыхъ людей, рано начавшихъ жить, Волынскому льстилъ его преждевременный успхъ въ качеств Донъ-Жуана и mauvais sujet'а. — И вотъ онъ игралъ, не умя играть, — пилъ, хмеля съ первой рюмки, — ухаживалъ за женщинами, которыя ему не нравились, — выкидывалъ всяческія глупости, самому потомъ противныя.

Но тому, у кого есть хоть какой-нибудь намекъ на внутренне содержаніе, мудрено истратить безъ оглядки всю свою молодость на карикатуры Сарданапалова пира, отдаться въ безвозвратное рабство д, пьянству, продажнымъ юбкамъ. Я помню время, кагда Волынскій, заскучавъ чуть не до душевной болзни, стремился обновить свою жизнь хоть какимъ-нибудь серьезнымъ началомъ, и съ лихорадочнымъ интересомъ хватался то за одно новое дло, то за другое.

Но, къ сожалнію, онъ не имлъ ни подготовки, ни привычки къ труду. Притомъ, какъ очень состоятельный человкъ, не могъ искатъ въ работ иной цли, кром одной: убить докучное время. Онъ долженъ былъ сознаться, что не чувствуетъ интереса къ труду ради самаго труда, что всякое серьезное занятіе будетъ обращаться для него въ игрушку отъ нечего длать, что, слдовательно, онъ и впредь осужденъ на ту-же, хмельную до пресыщенія, бездятельность.

Кому легко сдлать о себ такое открытіе — и утвердиться въ немъ? Словно самъ себ подписываешь приговоръ полной своей ненужности на земл. А что ненужно, зачмъ тому и быть? Ненуженъ, — и конецъ: убирайся прочь изъ жизни, очисти дорогу очередному изъ грядущаго поколнія… Много насъ, богатенькихъ Гамлетиковъ, заключило развитіе этого силлогизма револьверной пулей себ въ лобъ, а еще больше спилось съ круга и совсмъ утонуло въ грязи.

Волынскій былъ изъ самыхъ хрупкихъ Гамлетиковъ и, наврное, уже давно кончилъ-бы очень скверно, не подвернись ему какъ-разъ кстати, въ самое благое время, спасительница-любовь.

Когда Волынскій сошелся съ Антониной Павловной, ему минуло двадцать четыре года, а ей — уже тридцать девять лтъ. Разница огромная. Но, познакомившись съ Ридель, я нимало не удивился увлеченію моего друга.

Антонина Павловна — женщина классической красоты, настоящая Юнона: высокая, довольно полная, однако не утратившая ни стройности таліи, ни изящныхъ очертаній бюста. У нея кроткіе влажные глаза волоокой Геры и самыя нжныя и ласковыя уста во всемъ Петербург.

Она превосходно одвается. Я не знаю женщины съ боле изящиыми манерами.

Исторія любви Волынскаго разсказана мн имъ самимъ. Я напишу ее, какъ помню, его собственными словами.

Если выйдетъ аффектированно, не въ мру патетично, — не моя вина: онъ, вдь, и на самомъ дл былъ аффектированный и лихорадочно-патетическій человкъ; простота и хладнокровіе были ему незнакомы.

«…Я познакомился съ Антониной у своей тетки Заневской. Случалось мн встрчаться съ нею и въ другихъ домахъ. Я художнически преклонялся предъ красотой Антонины, чувствовалъ въ ней умное и доброе существо, и меня тянуло видть ее. Ни въ чьемъ иномъ обществ не дышалось мн такъ легко, ни съ кмъ другимъ не бывалъ я боле откровеннымъ. Мы вс, молодежь, не прочь порисоваться и подчасъ навязать себ, шику ради, чортъ знаетъ какой характеръ. Но, когда Антонина говорила со мной, я, право, кажется, скоре вырвалъ-бы свой языкъ, чмъ позволилъ бы себ сказать ей неправду. Было такое время, что я самъ не подозрвалъ своей любви къ Антонин. Для влюбленныхъ, мы стояли въ слишкомъ различныхъ условіяхъ жизни. Я — безпутный мальчишка, ничего не имющій за собою кром состоянія и родового имени. Она — всмъ извстная и всми уважаемая femme d'esprit, дама-патронесса, почти уже зачислившая себя въ разрядъ старухъ. Въ Петербург весьма скоро заговорили, будто я живу съ Ридель. Сперва я смялся, потомъ задумался: каковы, въ самомъ дл, наши отношенія? По годамъ Риделъ почти могла быть мн матерью, но я не чувствовалъ въ ней даже старшей сестры… Быть можетъ, дружба? Но разв есть дружба вообще, а между мужчиной и женщиной въ особенности? Притомъ, когда-же и какіе друзья занимали мое воображеніе, такъ упорно, чтобы грезиться мн по ночамъ, чтобъ ихъ имена были моей первой мыслью поутру и послдней на сонъ грядущій? Ни для кого на свт я ни на іоту не измнилъ-бы своего образа жизни, а посл знакомства съ Антониной я почти отсталъ оть кутежей и разошелся съ Zizi, между тмъ какъ всего недлю назадъ едва не поссорился изъ-за нея съ теткой Заневской. Это превращеніе сдлалось какъ-то само собою, непримтно. Вс качества, казавшіяся мн въ женщин идеальными, я поочередно видлъ въ своемъ воображеніи, представляя себ Антонину, и… Словомъ, пришлось-таки признать себя влюбленнымъ.