Ночь была морозная; ярко свтила луна; звзды сіили во множеств — огромныя, сверкающія, — он тоже справляли свое Рождество.

Кающіеся были покрыты съ головы до ногъ блыми саванами; въ рукахъ они держали пылающіе факелы. Благочинный, въ ужас, сотворилъ крестное знаменіе; привиднія отвтили ему тмъ-же.

— Кто вы такіе и чего хотите отъ меня въ этотъ часъ?

Таинственныя существа просили его знаками слдовать за ними. Благочинный оправился отъ страха и повиновался. Процессія двинулась въ горы, сопровождаемая страннымъ шумомъ, точно кость щелкала о кость. Впереди шли дти, высоко воздымая деревянное Распятіе. Затмъ тянулось тысячъ десять кающихся — съ желтыми и красными свчами, льющими зловщій свтъ на попутныя рощи и скалы.

Посл долгаго перехода, совершеннаго въ мрачномъ молчаніи, процессія достигла развалинъ древней часовни. Bс преклонили колна. Одинъ изъ кающихся подалъ благочинному ветхія ризы. Старикъ облачился; на алтар онъ нашелъ ветхій требникъ, дискосъ и оловянную чашу.

Привиднія усердно молились. Одно изъ нихъ отвчало на возгласы священнослужителя, за дьячка, страшнымъ голосомъ.

Благочинный, умиленный благодатью совершаемаго таинства, совсмъ было забылъ о своей странной паств.

Но, когда онъ повернулся къ. ней, чтобы возгласить:

— Orate, fratres! — то чуть не упалъ отъ страха: молчаливые пилигримы сняли свои саваны и вся часовыя была полна отвратительными скелетами…

Кое-какъ священникъ овладлъ собою и скрпя сердце, продолжалъ мессу. По вознесеніи св. Даровъ, въ капелл разлилось небесное сіяніе, хоръ нжныхъ голосовъ восплъ славу Господню, а скелеты превратились въ свтлыя виднія чудной красоты.

Когда благочинный обратился къ молящимся съ заключительнымъ:

— Ite, missa est! капелла была уже пуста. Длинная полоса свта дрожала въ неб, указуя путь въ рай, по которому, воспвая аллилуію, вознеслись таинственные кающіеся. Благочинный понялъ, что то были мученики чистилища, и онъ помогъ имъ отбыть срокъ покаянія.

Всякій округъ, всякій околотокъ справляютъ сочельникъ на свою особую стать.

Въ верхнихъ Альпахъ вс родичи ужинаютъ въ этотъ вечеръ одною семьею; хижины иллюминованы свчами. По возвращенію съ мессы, дятъ супъ съ гренками — такъ называемый creuset; хозяинъ дома наливаетъ стаканъ вина, и вся семья пьетъ изъ общаго стакана за здоровье отсутствующихъ родныхъ и знакомыхъ дома.

Въ Perthuis справляютъ два сочельника, — какъ въ Россіи: подъ Рождество и подъ Крещеніе. Запрягаютъ ословъ въ телгу съ дровами, дрова зажигаютъ и возятъ этотъ костеръ по городу, подъ грохотъ тамбуриновъ и въ предшествіи трехъ обывателей, одтыхъ евангельскими волхвами.

Въ Саеи дти бгаютъ по улицамъ съ цвтными фонарями, крича: «Ноэль! Ноэль! До свиданья, Ноэль! Уходитъ Ноэль!»

Въ богатыхъ долинахъ Мааса еще держится, заимствованный у англичанъ, обычай «валентинства». Въ день Рождества молодые люди и двицы выбираютъ своихъ суженыхъ, и — горе тому, кто измнитъ обычаю и не женится на своей Валентин!

Въ Пикардіи священнику, предъ рождественскою службою, подносятъ подъ благословленіе новорожденнаго ягненка въ корзин, богато украшенной цвтами, блестками, лентами и пр. Пастухи съ семьями своими, сопровождаютъ агнца, держа въ рукахъ традиціонные посохи и корзины съ дарами. Молодыя двушки, вс въ бломъ, принимаютъ агнца на паперти и вводятъ его въ церковь, распвая старыя колядки. Ягненокъ, участвовавшій въ церемоніи, почитается затмъ какъ бы покровителемъ стада. Его нельзя ни убить, ни продать; это принесло-бы владльцу несчастье. Животное живетъ, окруженное довольствомъ и бдительнымъ уходомъ, пока не околетъ своею смертью, отъ старости.

Въ Франшконтэ дти, выряженныя въ восточные костюмы, на подобіе царей — волхвовъ, колядуютъ по домамъ, распвая «ноэли» на мстномъ нарчіи. Иногда они водятъ за собою барана, убраннаго лентами. Ихъ кормятъ, поятъ, подаютъ имъ яйца, лепешки, мелкія деньги — словомъ, тотъ же обычай и порядокъ, что и у насъ въ Малороссіи.

Въ южныхъ провинщихъ прочно держится легенда, занесенная сюда еще крестоносцами. Рыцари и паломники средневековые разсказывали, что въ Вилеем, по сосдству съ пещерою Рождества Христова, есть кустъ шиповника. Шиповникъ этотъ всегда въ цвту, какъ лтомъ, такъ и зимою; шипы его не колючи и творятъ много чудесъ. Иные пилигримы приносили съ собою цвты шиповника.

Это — такъ называемыя «розы іерихонскія», благочестиво сохраняемыя нкоторыми аббатствами и церквами даже до сего дня. Въ сочельникъ, «розу іерихонскую» опускаютъ въ сосудъ со святой водою и — пока идетъ всенощная — сухой цвтокъ понемногу оживаетъ, распускаетъ лепестки и распространяетъ дивное благоуханіе. Затмъ онъ снова длается сухимъ и сморщеннымъ, какъ цвтокъ изъ гербарія. Вода, въ которой расцвла іерихонская роза, исцляетъ болзни. Впрочемъ, іерихонской роз приписываютъ и другое происхожденіе, боле мистическое. Первыя розы — красныя, какъ кровь — зародились отъ капли крови Христовой, обагрившей Голгоу. Смя шиповника было занесено втромъ пустыни въ окрестности Іерихона, откуда роза и получила свое названіе. Въ старыхъ хроникахъ она извстна также подъ именемъ «Цвтка страстей Христовыхъ».

Вра въ чудотворность цвтка имла широкое, даже общее распространеніе. Люди среднихъ вковъ видли въ немъ талисманъ противъ чумы, столь страшно опустошительной въ ту эпоху. За іерихонскія розы платили бшеныя деньги. Думали, что она иметъ свойство — противиться лжи, возстановлять истину противъ усилій клеветы; если мошенникъ ложно призывалъ ее въ свидтельство своей мнимой правоты, роза — вмсто того, чтобы распуститься въ святой вод — еще больше сморщивалась, какъ бы отъ презрнья къ обманщику. Провансальская баллада гласить о любопытномъ «суд Божіемъ» — путемъ сравненія двухъ іерихонскихъ розъ. Прекрасная Алиса (Alix) проводила своего супруга въ Палестину. Баронъ пропалъ безъ всти. Алиса прождала пятнадцать лтъ и собралась выйти замужъ за другого. Вдругъ является пилигримъ — старый, дряхлый, безобразный — и говоритъ: