— Что? — ты смешь разговаривать?

— Да позвольте: это не по закону.

— Не по закону? Теб, азіатской каналь, законы стали извстны? Законовъ теб надобно? А когда теб въ Персіи, за кражу кочана капусты, секимъ-башка хотли длать, тогда ты тоже о закон разговаривалъ?!

— Да, позвольте! — отъ этого-то я и ушелъ къ вамъ…

Не внемлютъ!

Эта злополучная, архаическая Персія, что лежитъ у насъ подъ самымъ бокомъ, — обоюдоострое несчастіе.

Закавказскій мусульманинъ говоритъ:

— Персидскіе законы ужасны, казни страшны, но я знаю, чего и за что я могу ждать отъ персидскихъ властей. Поэтому на персидской территоріи я не позволю себ разбойничать, ибо — самому дороже. Но — какъ мн вести себя на территоріи русской, я не имю точныхъ представленій.

Ибо одна вещь — великолпное русское законодательство, а другая — уздный начальникъ, приставъ, помощникъ пристава. Своему брату-персюку, судь неправедному, я скажу стихъ изъ Корана, и онъ, будь насильникъ семи пядей во лбу, не возразитъ мн, ибо слово Корана для него рожонъ, противъ котораго не попрешь. Русскій же законъ не спасетъ меня своимъ авторитетомъ: напротивъ, я то и дло, стоя на совершенно законной почв, подвергаюсь неожиданностямъ, которыхъ надъ моимъ нравственнымъ «я» не смли оказать на персидскомъ берегу Аракса, гд съ моимъ тлеснымъ «я» — что хотятъ, то и сдлаютъ.

Нтъ ничего легче, какъ озлобить человка, которому выгодно озлобиться. Дв-три картины врод оплеванія армяниномъ мусульманина, и соотчичи послдняго будутъ убждены, что гяуръ, у котораго они, доврившись гяурскимъ баснямъ, искали справедливости и законной защиты, есть, въ конц концовъ, и впрямь, только гяуръ, только неврный… Обаяніе «русскаго» исчезаетъ, остается лишь неврный, исконный врагъ, съ которымъ заповдано бороться искони и до конца дней земныхъ всми средствами земными…

Мурадъ очень живо помнитъ, какъ вышелъ онъ впервые на разбой. Татаринъ и мусульманинъ, онъ не имлъ права носить оружія, — и у него ничего не было про запасъ, кром суковатой палки изъ «желзнаго» дерева. Но, когда татарину надо найти оружіе, онъ знаетъ, гд его искать. На то есть цлая нація даровыхъ, невольныхъ поставщиковъ. Мурадъ отправился въ горное ущелье и… когда выхалъ на тропу, пролегавшую мимо ущелья этого, первый купецъ-армянинъ — съ цлымъ арсеналомъ ружей, револьверовъ и кинжаловъ, на случай нападенія, — новоиспеченный разбойникъ заступилъ ему дорогу съ ршительнымъ и грознымъ видомъ. Храбрый коммерсантъ совершенно забылъ преимущества своего вооруженія и самымъ смиреннымъ образомъ отдалъ палочнику-татарину и ружья свои, и револьверы, и кинжалы, и кошелекъ. А затмъ Буль-Буль стала ходить въ шелку и въ атлас, а передъ Мурадомъ вс стали гнуть шапки… и въ то же время писать на него доносы, какъ на вновь объявившагося разбойника… Затмъ исторія короткая: облава… погоня… два выстрла — два покойника… перспектива вислицы… Персія…

Тоска по любимой жен вернула Мурада на старое пепелище — въ Россію. Подъ пулями перешелъ онъ Араксъ, увернулся отъ кордона и исчезъ въ горахъ. По волчьимъ и лисьимъ тропамъ добрался онъ до своей деревни. И видитъ онъ: большая съ тхъ поръ, какъ ушелъ онъ изъ нея, во всемъ перемна. Дико смотрятъ на него односельчане: — Да неужели это ты, Мурадъ? Мы думали, тебя уже нту на свтъ. Жена отчего-то вскрикнула при его появленіи не крикомъ радости, а — точно кто сердце ей оледенилъ ужасомъ. Тесть двусмысленно улыбается и не смотритъ въ глаза.

— Что же ты будешь теперь длать, Мурадъ? — спрашиваютъ его, — вдь ты у насъ не жилецъ, самъ понимаешь… Ловятъ вашего брата, ахъ, какъ шибко ловятъ…

— Я знаю, — говоритъ Мурадъ, — и не хочу у васъ оставаться. За себя я не боюсь, да не желаю, чтобы изъ-за меня попала въ отвтъ вся деревня…

— Да, Мурадъ, отвтъ — очень большой отвтъ… Въ Сибирь пойдемъ.

— Я вдь только за женою пришелъ; возьму ее — и айда назадъ въ Пepciю!

Точно туча налетла на вс лица. Персія! да вдь это рабство! это голодъ! И туда отпустить любимую дочь? Но мужъ — полновластный владыка своей жены: молчатъ, не возражаютъ. Легъ Мурадъ спать. Жена и теща его шепчутся.

— Неужели ты согласна идти въ Пepciю на голодовку съ этимъ головорзомъ?

— Ни за что!

— Но онъ убьетъ тебя, если ты откажешь.

— Что же длать? что же длать? — ломаетъ руки Буль-Буль.

— А вотъ что; сейчасъ же дадимъ знать въ Н., что разбойникъ Мурадъ, убійца двухъ армянъ, находится въ нашемъ домъ. Начальство схватитъ его, отправить въ Сибирь, а ты свободна…

Въ Н. извстію обрадовались. Былъ тамъ въ это время урядникъ — человкъ беззавтной храбрости. Незадолго передъ тмъ, обнесли его передъ начальствомъ — наклеветали, будто въ одномъ дл съ разбойниками онъ растерялся, струсилъ и не-сумлъ схватить злодевъ, уже попавшихъ въ западню. Уряднику подобные слухи казались, дло понятное, невыносимо оскорбительными, тмъ боле, что распускали ихъ о немъ люди, — какъ вояки, — гроша мднаго не стоившіе. Онъ самъ вызвался:

— Позвольте мн пойти, взять и привести въ Н. разбойника Мурада.

И детъ онъ съ своею командою въ аулъ Мурада, окружаетъ саклю его, стучитъ въ дверь:

— Выходи, Мурадъ!

Мурадъ въ то время сидлъ съ женою, тещею, тестемъ… Услыхалъ онъ грозный окликъ, — посмотрлъ на родныхъ:

— Такъ вотъ вы каковы!

Схватилъ свое оружіе — выскочилъ на крыльцо.

— Стой, Мурадъ! Попался! Сдавайся безъ бою! уйти некуда! кричитъ урядникъ и хвать его за шиворотъ. А Мурадъ въ отвтъ бухъ въ упоръ изъ револьвера… Герой-урядникъ повалился бездыханный, а храбрая — все изъ армянъ — команда его брызнула въ разсыпную, кто куда глядлъ. Когда же опомнилась:

— Братцы! а какъ же разбойникъ-то? Надо же его ловить! — Мурадовъ и слдъ простылъ. Точно сквозь землю провалился.

Урядника подобрали. Команда осталась въ аул охранять жителей. Доносчики ходятъ ни живы, ни мертвы: что теперь будетъ съ ними отъ Мурада и возможныхъ его сообщниковъ по разбою. А о немъ ни слуха, ни духа. Пропалъ, какъ шайтанъ, — словно расплылся въ воздух.

Ночь. Деревня спитъ. Спитъ и команда. Вдругъ Буль-Буль, сквозь дремоту, слышитъ: кто-то стоитъ у ея постели…