В очерке „Первый шаг“ (одном из последних „Губернских очерков“) Салтыков несомненно автобиографически говорит о себе, как о следователе, он говорит о том „вообще говоря очень тяжелом положении“, в котором он всегда себя чувствовал в этой роли. Слегка иронически рассказывает он далее, как „следователь перестает на время быть человеком и принимает все свойства бесплотного существа: способность улетучиваться, проникать и проникаться и т. д. И сколько страха, сколько ожиданий борется в одно и то же время в его сердце! Поймаю или не поймаю? — спрашивает себя следователь каждую минуту своего существования, и видимо, истаевает на медленном огне отчаяния и надежды“. Мы сейчас увидим, что все это Салтыков говорит о самом себе, и что способность „улетучиваться“ и „проникать“ была присуща именно ему во время производства следствия по делу о раскольниках.

Есть и еще целый ряд автобиографических мест в „Губернских очерках“, где речь идет о следствиях, ревизиях и служебных поездках. „Вы — лицо служащее и не заживаетесь в Крутогорске подолгу. Вас посылают по губернии обревизовать, изловить и вообще сделать полезное дело“, — так рассказывает Салтыков в своем введении к этому циклу очерков. Введение это оканчивается картинкой допроса, производимого на почтовой станции становым приставом. А в одном из первых очерков („Второй рассказ подьячего“) описывается, как городничий Фейер арестовывает странника, находит в его котомке старообрядческие книги и письма, строчит рапорт в губернию и заваривает целую кашу. Тут же нарисована картина ночного обыска в старообрядческом доме, — картина, несомненно написанная с натуры. „Дело по рапорту сарапульского городничего о захваченном в доме сарапульского мещанина Смагина беглом раскольнике Ситникове и о проч.“ — объемистое дело в несколько сот листов; оно вскрывает перед нами неизвестное до сих пор лицо Салтыковаследователя и рассказывает об его жизни и служебной деятельности в последний год пребывания его в вятской ссылке.

Дело это начато было 13 октября 1854 года. Сарапульский городничий, штабскапитан фонДрейер (а „Губернских очерках“ Салтыкова — Фейер) секретным рапортом от 4 октября 1854 г. за № 73 донес вятскому губернатору, что мастеровой уральских заводов, крепостной человек Ананий Ситников, бежавший в 1850 г. и неизвестно где пребывавший, задержан им, градоначальником, 2 октября „при внезапном строгом обыске“ в доме сарапульского мещанина Тимофея Смагина. Градоначальник просил губернатора распорядиться „о передаче сего дела к дальнейшему исследованию особому благонадежному чиновнику“, в виду того, что Ананий Ситников (он же „лжеинок“ Анатолий) оказался чрезвычайно важным лицом в расколе, имея обширные связи с крупными центрами России и даже с „Булгариею и Турцией“.

„Весьма секретным“ отношением от 15 октября (№ 642) Салтыкову было поручено вести это бедственное дело. Салтыков поехал в Сарапуль и тоже „весьма секретным“ первым рапортом от 27 октября (№ 1) начал это свое дознание, затянувшееся на целый год, занявшее семь объемистых томов судебного следствия и заставившее Салтыкова в течение 1855 г. исколесить около семи тысяч верст по целому ряду соседних губерний. Достаточно сказать, что одних рапортов Салтыкова, большею частью собственноручных, в этом деле — 350, при чем некоторые рапорты занимают собою десятки листов; напечатанные отдельно, они заняли бы собою целый том.

Впрочем, Салтыков сперва хотел, повидимому, отстранить от себя ведение этого следствия и во всяком стучае сделал вид, что не придает этому делу большого значения. В первом же рапорте он сообщал губернатору, что — по его, Салтыкова, мнению — „дело сие, по ближайшем рассмотрении его, не имеет той важности, в какой представилось с первого взгляда“. А потому, желая избавиться от него, Салтыков просил разрешения „на передачу этого дела для дальнейшего производства господину сарапульскому городничему“, который ведь и заварил все это дело. В ответ на это ходатайство губернатор отношением от 4 ноября (№ 738) разрешил передачу этого дела для дальнейшего производства сарапульскому городничему фонДрейеру.

Однако с точки зрения высших петербургских властей, в то время усиленно преследовавших старообрядчество, дело это казалось чрезвычайно важным. Узнав из донесения вятского губернатора об аресте Ситникова и Смагина, министр внутренних дел генераладъютант Бибиков, „признавая дело сие содержащим особенную важность“, спешно командировал в Вятку своего чиновника Свечина для получения им и доставления в Петербург всех захваченных при аресте бумаг. К этому предписанию своему от 27 октября (№ 2309) министр прибавлял: „если вы признаете коллежского ассесора Салтыкова заслуживающим полного доверия в столь важном деле, то поручить ему продолжение исследования“… Салтыков оказался „заслуживающим полного доверия“, и губернатор спешно послал ему 8 ноября предписание (№ 755), отменяющее свое предыдущее разрешение передать ведение этого дела городничему фонДрейеру и предписывающее Салтыкову „оставить это дело в дальнейшем производстве непосредственно у себя“.

Тем временем Салтыков, в ожидании губернаторского ответа, продолжал в Сарапуле дознание, посылая в Вятку ряд рапортов, иногда по три в один день. Второй „весьма секретный“ рапорт от 27 октября сопровождал посылку копий с бумаг, найденных при аресте у Ситникова. На двадцати четырех листах этого дела мы находим 24 интереснейших бытовых письма, переписку различных деятелей старообрядчества между собой; материал этот был частично использован Салтыковым в рассказе „Матушка Мавра Кузьмовна“ из „Губернских очерков“. На следующий день, 28 октября, Ситников дал дополнительные показания, впутавшие в это дело целый ряд лиц; Салтыков рапортует поэтому о необходимости произвести „на законном основании“ ряд обысков у всех лиц, оговоренных Ситниковым. В дело замешаны купцы Колчины, живущие около Петербурга; Салтыков производит 18 ноября обыск у живущего в их сарапульском доме купца Татаринова. При обыске кроме рукописей с молитвами было найдено письмо какойто инокини Таифы: значит, и ее тоже нужно разыскать.

Дело разрасталось, как снежный ком. В рапорте от 18 ноября Салтыков сообщал, что через два дня, в канун праздника Введения, он предполагает сделать внезапные ночные обыски в ряде домов Сарапуля, а для успеха этого дела — собирается сделать вид, что 19 ноября он уезжает из Сарапуля — „и, возвратясь 20 числа вечером, внезапно накрыть незаконное сборище“. Впоследствии, как мы видели, Салтыков иронически говорил о способности следователя „улетучиваться, проникать и проникаться“; как видим теперь, он и улетучивался, и проникал, совершая все это на деле. Рапортом от 22 ноября (№ 21) Салтыков сообщал о результатах этих обысков, произведенных им в трех домах в ночь с 20 на 21 число. Весь этот материал впоследствии использован был Салтыковым в повести „Тихое пристанище“, о которой еще будет речь ниже; но в эти минуты своей жизни Салтыков не думал, конечно, ни о каком литературном материале, а „добросовестно“, как истый чиновник, вел доверенное ему начальством следствие.