На провинциального обывателя как снег на голову свалилась «гласность», и бывший герой «Губернских очерков», Порфирий Петрович, выступает в «Скрежете зубовном», чтобы поздравить своих сограждан с этим внутренне проклинаемым ими даром эмансипации: «вот и мы, наконец, воспользовались двумя первейшими благами жизни: устностью и гласностью… тээкс!..». Глупова еще нет, перед нами по-прежнему «добрые жители Крутогорска, еще не освоенные с безвредным значением этих слов»; тут и генерал Змеищев, и Размановский, и другие герои «Губернских очерков», протягивающие нить от крутогорского цикла к глуповскому. Но основная тема уже совсем новая: Крутогорск, попавший в волну эмансипации, скоро обобщится у Салтыкова до Глупова, ибо Крутогорск — это только Вятка, а Глупов — уже вся Россия.

Тема «гласности» и растерянности перед нею былых дореформенных героев, наиболее ярко поставлена была в русской литературе той эпохи именно Салтыковым. Однако это не значит, чтобы он был Колумбом этой Америки; наоборот, можно указать на ряд произведений той эпохи, в которых тема эта намечалась уже и до Салтыкова. Особенно подчеркну напечатанную в ноябрьской книжке «Современника» за 1859 год «Задушевную исповедь» Н. П. Макарова, которая и открывается словами: «Гласность, гласность и гласность! Вот современная и модная тема в России, тема, которую распевают на разные тоны и различными голосами, то громкими, светлыми и очень верными, то хриплыми и фальшивыми, — тема, на которую сочиняют множество вариаций и фантазий, то дельных и доказательных, то нелепых и пошлых». Именно тема, очерченная этими словами, и легла в основу «Скрежета зубовного»; но сходство идет и дальше этой общей темы. Дело в том, что «Задушевная исповедь» Макарова была не чем иным, как яростным памфлетом против знаменитого тогда откупщика, либерала и публициста Кокорева, выводившегося в этом памфлете под фамилией Штукарева. В «Скрежете зубовном» тот же Кокорев выводится под именем «его сивушества князя Полугарова» и произносит длинную речь в защиту гласности, откупов и «постепенности». Последнее слово вскрывает собою главное острие этой сатиры Салтыкова, направленное против ненавистного ему лозунга «постепенности и неторопливости», выставлявшегося тогда не только крепостниками, желавшими затормозить проведение реформ, но и либераламипостепеновцами, которых так трудно было отличить от либераловкрепостников. Недаром в этом сатирическом фельетоне Салтыков мечет стрелы одновременно и против тогда еще либерального «Русского Вестника», и против былых своих персонажей из «Губернских очерков», Порфирия Петровича, князя Чебылкина и других, и против откупщика Кокорева, и против шумевшего тогда либерального маркиза Траверсе, выведенного в «Скрежете зубовном» под именем маркиза деШассеКруазе. Мы еще остановимся ниже на этой борьбе Салтыкова с либерализмом под разными его обличиями, которая десятилетием позднее достигла своих вершин в знаменитом цикле «Дневник провинциала в Петербурге»; теперь же укажу на тот основной положительный вывод, который Салтыков противопоставляет всей этой внешней шумихе по поводу благих даров эмансипации. Этот положительный вывод дан в эпилоге «Скрежета зубовного», в знаменитом «Сне», раскрывающем основную мысль всего этого очерка.

«Относительно „Скрежета“ позвольте мне одну просьбу, — писал Салтыков Анненкову из Рязани 16 января 1860 г. — Может быть, цензура затруднится пропустить его, имея в виду „Сон“, который, в сущности, и заключает в себе всю мысль этой статьи. В таком случае можно было бы сон выпустить, но таким образом, чтобы читатель догадывался, что есть нечто». И Салтыков предлагает в таком случае закончить статью заголовком «Сон» со строкой точек под ним. «Это единственная уступка, которую я могу сделать, а иначе статья утратит весь свой запах». Однако цензура пропустила «Сон», и Салтыков удивлялся: «странно, что „Съезд“ не пропускают, а „Скрежет зубовный“ пропустили, хотя последняя вещь гораздо сильнее и резче» [139] .

Итак, «Сон» заключает в себе «всю мысль этой статьи», посвященной сатирическому описанию обывательщины и части общества в их борьбе с гласностью и с реформами шестидесятых годов. «Сон» дает ответ на вопрос, каким путем провести эти реформы и на кого опереться в проведении их: надо призвать к управлению «Иванушку», народ. Здесь Салтыков воспользовался темой, ставшей перед ним еще в самом начале эпохи реформ, когда он собирался воспользоваться темой П. В. Павлова о призвании варягов и написать «Историческую догадку» на этот счет [140] . В pendant к этому, — писал Салтыков Павлову 23 августа 1857 года, — будет у меня история о том, как Иванушку-дурака за стол посадили, как он сначала думает, что его надувают и т. д. Выйдет недурно, только как бы тово… не посекли. Только через два с половиной года осуществил Салтыков этот свой план, написав «Сон» — в сущности первую из своих сказок, к которым он вплотную подошел лишь четвертью века позднее. В своем месте мы увидим, что написанная через двадцать пять лет после этого сказка «Богатырь» повторяла собою тему «Сна»: и богатырь, и Иванушка олицетворяли собой народ, который надо призвать к управлению. Мы увидим также, что написанный в эпоху мрачной реакции восьмидесятых годов «Богатырь» заканчивался мрачной и безнадежной нотой; наоборот «Сон» заканчивается оптимистическим описанием того, как Иванушка усаживается за стол «судить да рядить». Салтыков в это время верил, что Иванушка сумеет одолеть «варягов», под которыми он, следуя шутливой «исторической догадке» Павлова, подразумевал бюрократию. Интересно, что эта тема «варягов» повторяется и в «Скрежете зубовном», где иронически говорится о том, как автор «был твердо уверен, что варяги были какиенибудь благодетельные гении, в роде бывшего в то время в нашем городе городничего», и лишь впоследствии узнал из исторических книг, «что эти варяги только и делали, что жгли и грабили русскую землю». Здесь в цензурной форме поставлен все же совершенно ясный знак равенства между варягами и бюрократией. Мы видим: в «Скрежете зубовном» вполне ясно намечена основная тема всего предстоящего глуповского цикла в сатирических фельетонах 1860–1862 гг.: здесь и глуповское возрождение (происходящее еще в Крутогорске), и тема обывателя, и тема власти, и народа. В последующих очерках Салтыков продолжал развитие этих своих мыслей, сосредоточив главное внимание на теме «обывателей», ставших «обществом». Развитая красочно и язвительно, тема эта впервые была намечена Салтыковым именно а «Скрежете зубовном» [141] . Следующим очерком этого цикла был «Наш дружеский хлам», появившийся лишь к концу того же 1860 года; заваленный служебной работой, Салтыков не имел возможности отдаваться литературному творчеству. За этот промежуток времени им была написана лишь одна статья, по заглавию тесно связанная со «Скрежетом зубовным», а в действительности являющаяся типичной публицистической статьей, к тому же и подписанной не обычным псевдонимом Салтыкова (Н. Щедрин), а полной его фамилией. — Речь идет о статье «Еще скрежет зубовный», посланной Салтыковым в «Современник» в феврале 1860 года, но увидевшей свет лишь полустолетием позднее.

История этой статьи такова. В февральском номере журнала «Вестник Промышленности» за 1860 год, издававшегося представителями либеральной буржуазии, была напечатана статья некоего «Проезжего» под заглавием «Косвенные налоги на фабрики», с подзаголовком «Рассказ проезжего» и с эпиграфом «Не бойся суда, а бойся судьи». Статья эта в беллетристической форме описывала дорожные встречи автора и его беседу с городничим Нововласьевска, подвергшимся опале и переведенным в другой уезд; потом автор попадал и в самый Нововласьевск, еще подробнее узнавая в нем о причинах опалы городничего. Причина заключалась в том, что некие добродетельные фабриканты этого города со своим управляющим англичанином решили облагодетельствовать местных крестьян и взяли к себе на фабрику рабочими крестьян и девок ряда помещиков, которые для этого дали этим своим крепостным волю. Но губернская бюрократия злонамеренно вмешалась в это дело и стала преследовать как фабрикантов, так и местные власти Нововласьевска, арестовывая ни в чем не повинных людей. В юмористическом виде был обрисован и губернатор, погруженный в семейные радости и заботы, и вицегубернатор, пляшущий под дудку своих подчиненных.

Вицегубернатор этот — Салтыков, потому что в этой статье «Проезжего» нетрудно узнать уже известное нам дело фабрикантов Хлудовых из города Егорьевска Рязанской губернии, дело в своеобразном освещении и с явной целью обелить всех виновников этого преступления. Салтыков не мог не отозваться на столь лживую статью, представлявшую собою злобный «скрежет зубовный» против действий рязанских губернских властей, решившихся дать этому делу ход и привлечь к ответственности виновных. В статье «Еще скрежет зубовный», подписанной «М. Салтыков» последний пересказывает статью «Проезжего» и подробно излагает все это дело «фабрики братьев X.» (т. е. Хлудовых), приводя подробный и убедительный цифровой материал. Из ряда сообщаемых им конкретных фактов для нас особенно интересны те, которые отразились в уже известных нам художественных произведениях той эпохи и прежде всего в пьеске «Соглашение» («Съезд»), которую он, как мы знаем, написал еще осенью 1859 года. Пьеска эта открывается словами помещика Мощиньского, которые неоднократно повторяются в ней: «Мне девки выгоднее! Мне девки больше дохода приносят!». А в статье «Еще скрежет зубовный» Салтыков рассказывает про одного помещика, причастного к этому делу братьев Хлудовых, что он «просил директора фабрики прислать ему денег, обещая выслать за это на фабрику еще девок, „от которых для него больше выгод, нежели от мужчин“. Мы уже видели, что вся пьеса „Соглашение“ построена на мотивах этого хлудовского дела; приведенная только что цитата является лишним доказательством этого факта. Статью свою Салтыков заканчивает несколькими словами о рати „вице-губернатора“ во всем этом деле; кстати заметить, что в статье он не вскрывал места действия и всюду употреблял псевдонимные названия лиц и городов, следуя в этом за очерком „Проезжего“. Но в конце он явно указывает, о какой губернии и каких лицах идет речь. „Я кончил, — говорит Салтыков, — но не могу не прибавить нескольких слов в защиту вице-губернатора, который выставлен Проезжим чемто в роде шута, из которого делает всё, что хочет, мифический младший секретарь губернского правления („Такой и должностито нет“, — иронически заметил Салтыков в другом месте статьи). Вицегубернатор этот мне очень близок, и я смею уверить Проезжего, что не только младший секретарь, но и весь губернский синклит не заставит его сделать чтолибо против его убеждений“. Через несколько строк шла подпись Салтыкова с датировкой „23 февраля 1860. Рязань“, ясно вскрывающая, о ком и о чем идет речь и в статье „Проезжего“, и в ответе Салтыкова.

Интересна судьба этого ответа. Посланный Салтыковым немедленно в редакцию „Современника“, очерк „Еще скрежет зубовный“ не был напечатан в журнале; на автографе имелись карандашные пометки: „неудобно“ и „не одобряется“. Первая могла быть выражением мнения редакции, а вторая — несомненно выражением цензорского мнения. Так или иначе, но рукопись была возвращена Салтыкову и никогда не была им напечатана. Только в 1909 году она была найдена Стасюлевичем в своих бумагах, но напечатана еще шестью годами позднее в сентябрьской книжке „Вестника Европы“ за 1915 год [142] . Для нас теперь статья эта имеет значение как характеристика административной деятельности Салтыкова в эпоху его рязанского вицегубернаторства; к глуповскому циклу и к сатирическим фельетонам начала шестидесятых годов она не имеет большого отношения. Но пройти мимо нее нельзя также и потому, что почти во всех дальнейших очерках глуповского цикла есть места, тесным образом связанные с этой публицистической статьей Салтыкова и остающиеся совершенно непонятными без предварительного знакомства с нею.

Следующий по порядку очерк „Наш дружеский хлам“ появился лишь через несколько месяцев, в августовской книжке „Современника“ за 1860 год; по содержанию он стоит на рубеже между крутогорским и глуповским циклами. В нем еще встречаются действующие лица из „Губернских очерков“ (например, провинциальный Мефистофель Корепанов) и действие происходит все в том же кругу „губернской аристократии“, описанию которого была посвящена значительная часть первого салтыковского цикла. Правда, имена главных действующих лиц этого очерка уже иные, — вместо генерала Голубовицкого или князя Чебылкина здесь действуют уже иные люди: генерал Голубчиков, Рылонов, „губернский Сенека“ и другие, но эти новые имена не изменили старой сущности. Пересуды, сплетни, интрига, подсиживания, а после них выпивка и картеж — тема этого очерка, примыкающего более к крутогорскому, чем к глуповскому циклу, как по содержанию, так и по форме. Недаром Салтыков не включил этот очерк в глуповский цикл „Сатир в прозе“, а поместил его позднее в том „Невинных рассказов“, главным образам состоящий из очерков и рассказов неосуществленного четвертого тома „Губернских очерков“ и „Книги об умирающих“.