Въ сущности, это очень странная задача, совершенно напоминающая стремленіе Конта создать положительную науку соціологіи. Тэнъ какъ будто хотлъ приступить къ длу съ пустыми руками, не имя никакихъ мнній, и составить себ мннія эмпирически, посредствомъ тщательнаго изученія фактовъ. Можно было бы въ такомъ случа заране предсказать, что онъ и отойдетъ съ пустыми руками. Но въ дйствительности такіе пріемы въ изученіи исторіи вовсе невозможны. Приступая къ исторіи, мы непремнно приносимъ съ собою извстныя понятія, и чмъ эти понятія шире, гибче, выше, чище, тмъ лучше и успшне идетъ дло; чмъ они уже, грубе, низменне, тмъ хуже выходитъ дло. Я съ чмъ мы пришли, то, обыкновенно, и выносимъ, чего искали, то и находимъ. Съ какими понятіями о мір и человк приступилъ Тэнъ къ исторіи? Общій взглядъ его можно назвать натурализмомъ, а въ пониманіи души онъ держится эмпирической психологіи. И вотъ у него, какъ у очень логическаго и точнаго писателя, отчетливо выступили выводы этихъ ученій.

Вся всемірная исторія есть въ сущности ничто иное, какъ исторія души человческой. А что такое эта душа? Тэнъ въ первомъ том своей книги говоритъ объ этомъ такъ:

«То, что мы называемъ въ человк разумомъ, не есть врожденный, первоначальный и пребывающій даръ, а лишь позднее пріобртеніе и легко распадающійся составъ (compos'e). Достаточно самаго скуднаго знакомства съ физіологіею, чтобы знать, что онъ есть нкоторое состояніе неустойчиваго равновсія, зависящаго отъ не мене неустойчиваго состоянія мозга, нервовъ, крови и желудка. — Потомъ, обратитесь къ психологіи: самая простая умственная операція, какое-нибудь воспріятіе чувствъ, воспоминаніе, названіе имени предмета, обыкновенное сужденіе есть игра сложной механики, общее и конечное произведеніе многихъ милліоновъ колесъ (мозговыхъ клточекъ [корковый слой] считаютъ до тысячи двухсотъ милліоновъ, а колосомъ ихъ соединяющихъ — до четырехъ милліардовъ), которыя, подобно колесамъ часовъ, тянутъ и толкаютъ слпо, каждое само по себ, каждое будучи увлекаемо собственною своею силою, каждое будучи удерживаемо отъ отклоненій въ своемъ отправленіи уравнительными приборами и противовсами. Если стрлка показываетъ почти врно часъ, то лишь по совпаденію, составляющему. Какое-то диво, если не чудо, и галлюцинація, бредъ, мономанія. ждутъ насъ у нашего порога и всегда готовы войти въ насъ. Собственно говоря, человкъ есть по природ сумасшедшій, и тло его отъ природы больное, здоровье нашего ума, какъ и здоровье нашихъ органовъ есть лишь часто повторяющася удача и счастливый случай» [10] .

Такова, по убжденію Тэна, душа человка съ умственной стороны; посмотримъ теперь, какова она въ своихъ стремленіяхъ и дйствіяхъ.

«Во-первыхъ, если и не несомннно, что человкъ по крови есть дальній родичъ обезьяны, то по крайней мр достоврно, что по своему строенію онъ есть животное очень близкое къ обезьян, снабженное клыками, плотоядное и хищное, въ древности каннибалъ, а потомъ охотникъ и воинъ. Отсюда въ немъ постоянный запасъ зврства, жестокости, насильственныхъ и разрушительныхъ инстинктовъ. — — Во-вторыхъ, отъ начала онъ былъ брошенъ, нагой и безпомощный, на неблагодарную землю, гд трудно продовольствоваться, и онъ подъ страхомъ смерти долженъ былъ длать запасы и сбереженія. Отсюда у него постоянная забота и одержащая его идея пріобртать, копить и обладать. жадность и скупость, именно въ томъ класс, который, будучи прикованъ къ земл, голодаетъ въ теченіе шестидесяти поколній, чтобы питать другіе классы, и котораго цпкія руки постоянно протянуты и стремятся схватить ту почву, гд он выращиваютъ плоды. — Наконецъ, его тонкая умственная организація сдлала изъ него отъ начала воображательное существо, въ которомъ мечты кишатъ и сами собою развиваются въ чудовищныя химеры, преувеличивая безъ мры его страхи, надежды и желанія. Отсюда въ немъ избытокъ чувствительности, внезапные приливы волненій, заразительные восторги, потоки неукротимой страсти, эпидемія доврчивости и подозрительности, словомъ энтузіазмъ и паника. — Вотъ нкоторыя изъ стихійныхъ силъ, управляющихъ человческою жизнью. — Истина въ томъ, что, подобно всмъ стихійнымъ силамъ, подобно рк или потоку, эти силы, если остаются въ своемъ русл, то только по принужденію; ихъ умренность есть слдствіе только сопротивленія плотины. Противъ ихъ разливовъ и опустошеній необходимо было употребить силу, равную ихъ сил, соразмрную ихъ степенямъ, тмъ боле твердую, чмъ они опасне, въ случа нужды деспотическую противъ ихъ деспотизма, во всякомъ случа принудительную и карательную, сначала атамана, потомъ военачальника, всегда нкотораго воина, избираемаго или наслдственнаго, съ зоркими глазами, съ тяжелой рукою, который бы путемъ насилія внушалъ страхъ и страхомъ поддерживалъ бы миръ. Чтобы направлять и ограничивать его удары, употребляются различные механизмы, предварительная конституція, раздленіе властей, законы, суды. Но на конц всхъ этихъ колесъ всегда является основная пружина, дятельное орудіе, то-есть воинъ, вооруженный противъ того дикаря, разбойника и съумасшедшаго, которые скрываются въ каждомъ изъ насъ, усыпленные и скованные, но все-таки еще живые въ пещер нашего сердца» [11] .

Вотъ какое существо есть герой всемірной исторіи. И какъ не согласиться, что все, сказанное Тэномъ, совершенно врно? Все это данныя положительныхъ наукъ, все добыто и установлено физіологіею и эмпирическою психологіею. Если же такъ, то отсюда заране видно, что исторія человчества должна быть повстью о непрерывномъ ряд безумій и злодйствъ. И, конечно, не мало найдется людей, которые, услышавъ это заключеніе, воскликнутъ: да это такъ и есть!

Между тмъ, безъ сомннія это есть только изнанка исторіи, какъ болзнь есть изнанка здоровья, какъ сонъ и страданіе — изнанка бодрствованія и радости. Почему Тэнъ такъ ршительно говоритъ, что наше тло отъ природы больное? Это очевидная нелпость. Самое существо органической дятельности таково, чтобы производить и поддерживать здоровье. Но онъ не уметъ опредлить, что такое здоровье; для него оно нчто таинственное, неуловимое. Онъ не видитъ, не иметъ средствъ видть, какъ возникаетъ этотъ порядокъ, тогда какъ элементы безпорядка на лицо, являются постоянно, всюду и со всхъ сторонъ. Вотъ онъ и говоритъ, что здоровье есть только видимость, а что въ сущности господствуетъ болзнь. Такъ точно эмпирическая психологія не знаетъ, что такое разумъ; она разлагаетъ на части и ступени вс явленія умственной дятельности; но при этомъ оказывается только, что всякія ихъ сочетанія еще не достигаютъ конечной цли, и что всегда существуетъ возможность хаоса въ этихъ условіяхъ. И тогда становится непонятнымъ, какъ же возникаетъ разумъ, когда все насъ ведетъ къ безумію.

Значитъ, нужно думать, что въ душ человка и въ исторіи дйствуютъ нкоторыя высшія силы, которыхъ не знаетъ или не уметъ ввести въ свой разсчетъ Тэнъ. Разумется, весь смыслъ исторіи измняется для того, это будетъ сознательно слдить въ ней за проявленіемъ и развитіемъ этихъ силъ.

Въ сущности, исторія человчества представляетъ намъ рядъ явленій таинственныхъ, непонятныхъ, то-есть имющихъ для нашего ума неисчерпаемую глубину, неистощимую поучительность. Какъ понять силы, создающія разнообразіе человческихъ племенъ и человческихъ душъ? Какъ объяснить развитіе такихъ геніальныхъ народовъ, какъ греки, евреи? Можемъ ли мы постигнуть, въ чемъ состоитъ одряхлніе племени, убываніе въ немъ души? Если станемъ разсматривать событія, то найдемъ въ нихъ такую же загадочность. Мы не въ силахъ вполн перенестись въ души людей, которые подвергались какимъ-нибудь катастрофамъ, или сами вызывали эти катастрофы. Разв намъ понятенъ энтузіазмъ христіанскихъ мучениковъ, фанатизмъ защитниковъ Іерусалима, или злоба творцевъ Вароломеевской ночи? Да мы не можемъ себ ясно представить состояніе человческихъ душъ даже при событіяхъ постоянно повторяющихся. Что происходитъ въ томъ, кто погибаетъ въ пламени пожара, подъ можемъ убійцы, что происходитъ въ самомъ убійц? Что длается съ людьми во время сраженія? Объ этомъ хорошо знаютъ только т, это бывалъ въ сраженіяхъ, да и т знаютъ только о себ, а не о другихъ и не объ совокупномъ ход чувствъ и дйствій.

Поэтому, когда мы изучаемъ исторію, намъ приходится напрягать вс силы нашего пониманія, но заране быть готовыми къ тому, что полнаго пониманія мы не достигнемъ. Мы прикидываемъ къ предмету то одн, то другія мрки, мы освщаемъ его то съ одной, то съ другой стороны, и каждый разъ лучше и лучше его разумемъ, но вполн исчерпать его мы не можемъ, такъ какъ часть всегда меньше цлаго, и никакой умъ не можетъ подняться на высоту, на которой человчество лежало бы ниже его.

Одно изъ самыхъ таинственныхъ и глубокихъ явленій есть Революція. Съ нея Тэнъ весьма правильно началъ свое изслдованіе, чтобы понять современное положеніе Франціи; до — съ нея вообще начинается новый періодъ исторіи всей Европы, періодъ, въ которомъ мы теперь живемъ. Нагдъ вкъ есть время блестящаго и быстраго развитія; и въ этомъ развитіи, на всхъ формахъ европейской жизни можно замтить вліяніе Революціи, или прямое, или отраженное въ силу примиренія съ противодйствіемъ иныхъ, старыхъ началъ. Понятно, что такое событіе должно было стать предметомъ великаго вниманія. Было время (преимущественно между 1830 и 1848 гг.), когда революція для всхъ передовыхъ умовъ Европы была предметомъ восторженнаго поклоненія, какъ нкоторая героическая эпоха, пробившая своими подвигами новые пути для человчества. Потомъ, однакоже, понемногу наступило разочарованіе, преимущественно потому, что въ самой Франціи событія не стали оправдывать прежнихъ надеждъ; Во время второй имперіи чуткіе умы уже понимали, что страна сошла съ прямого пути; Ренанъ выразилъ свою потерю вры въ принципы революціи еще въ 1859 году, а въ 1868 году уже прямо сказалъ, что революція, при всхъ своихъ качествахъ, есть опытъ неудавшійся. Германское нашествіе, конечно, могло только подтверждать этотъ приговоръ, и очень понятно, что потомъ, до самой смерти, Ренанъ, когда шла рчь о горячо имъ любимой Францій всегда говорилъ: pauvre France, notre pauvre France.

Изъ этого можно, кажется, заключить, что революція еще слишкомъ къ намъ близка, что мы живемъ еще среди прямыхъ послдствій и того хорошаго и того дурнаго, что она произвела, а потому и превозносимъ, и порицаемъ ее пристрастно, безъ настоящей мры. Во всякомъ случа, конечно, нужно сказать, что люди обманулись. Надежды и порыванія прошлаго столтія были очень свтлы и радостны; а когда они исполнились, когда въ значительной мр достигнуто было то, что считалось благополучіемъ, это благополучіе оказалось мало насъ удовлетворяющимъ, и мы иногда презрительно смотримъ на то, что въ сущности есть несомннное и большее добро.

Что же сдлалъ Тэнъ въ своей исторіи? Онъ вы тупилъ самымъ жестокимъ противникомъ революціи. Но не по принципамъ, — у него нтъ никакихъ принциповъ, и онъ только еще ихъ ищетъ. Онъ приложилъ жъ исторіи свой анализъ, свою эмпирическую психологію, и эта исторія оказалась картиною ужасающихъ безумій и злодйствъ. Главное вниманіе онъ обратилъ не на вншнія событія и не на оффиціальныя рчи и парады, а на внутреннее состояніе Франціи и на свойства дйствующихъ лицъ; для этого онъ сдлалъ обширныя и трудныя изысканія, долго рылся въ архивахъ и подобралъ длинные ряды поясняющихъ дло фактовъ. И въ первый разъ открылось намъ вполн зрлище тхъ неслыханныхъ бдствій, безумій и злодяній, которыя перенесла Франція во время революціи. Это время поравнялось для насъ своимъ ужасомъ со всмъ, что есть наиболе ужаснаго въ исторіи. Но странно: чмъ мрачне выходитъ картина подъ перомъ Тэна, тмъ она становится для насъ непонятне. Онъ превосходно показываетъ намъ, какъ при этихъ потрясеніяхъ открывался просторъ для всякихъ вожделній и неистовствъ, скрывающихся въ человческихъ душахъ, какъ эти души теряли мру въ своихъ жестокостяхъ и безумствахъ, какъ при этомъ люди честные и добрые неизбжно проигрывали въ борьб съ безчестными и злыми;. но онъ не можетъ намъ объяснить, при полномъ дйствіи всхъ причинъ разложенія, не разрушилось это общество, какія силы не дали ему распасться и даже, напротивъ, скрпили его и вдохнули въ него необыкновенную дятельность. Описывая отдльныя лица, Тэнъ рисуетъ намъ почти помшанныхъ, вовсе не чувствующихъ шаткости своего положенія, дйствующихъ вопреки всякимъ разумнымъ соображеніямъ, говорящихъ нелпости и самихъ на себя накликающихъ гибель. Невольно мы начинаемъ понимать при этомъ что тутъ люди были ничтожны передъ идеями, которыя ими управляли, что они, какъ ни старались иные, не доростали до того, чтобы стать представителями этихъ идей, а были только ихъ орудіями, или только злоупотребляли ими. Между тмъ, объ идеяхъ, составляющихъ, всю разгадку этой исторіи, какъ и всякой другой, Тэнъ не говоритъ ничего яснаго и не изслдуетъ ихъ развитія и дйствія. Очевидно, что еслибы, напримръ, положительныя идеи власти, государства, преданности отечеству не имли тогда во Франціи удивительной крпости, еслибы не дйствовали съ огромной силой другія, отрицательныя идеи, — равенства, свободы, мести и пр., то весь ходъ революціи не имлъ бы никакого удовлетворительнаго объясненія.