Вернисаж в Гран-Пале, 1890-е гг.

– Отрежьте их, – взмолился дилер. – Художник не станет возражать. Главное, чтобы он получил деньги.

Для таких художников 1920-е были золотой жилой. Туризм процветал, а туристы хотели сувениров. В 1928 году Сислей Хаддлстон жаловался, что туры по Монпарнасу предлагают “посещение настоящей мастерской художника”.

Наверху шаткой лестницы гид распахивал дверь чердака, и взгляду изумленной публики являлась обнаженная натурщица, которую на грязном холсте малевал художник. Модель поспешно убегала, творец негодовал, а гид рассыпался в извинениях и, чтобы уладить неловкую ситуацию, выказывал преувеличенный интерес к работе художника. И вот он уже намекал, что этот шедевр, несомненно, будет стоить баснословных денег. И спустя полчаса посетитель покидал мастерскую с холстом под мышкой в полной уверенности, что обстряпал очень выгодное дельце. Гид возвращался забрать свою долю, после чего натурщица варила кофе, ее любовник водружал на мольберт очередное старое полотно, делал несколько мазков свежей краской и устраивался в ожидании следующего визита.

Самое неприятное, по мнению Хаддлстона, то, что в это все были вовлечены серьезные художники. Цугухара Фудзита, Моис Кислинг и Жюль Паскен были вдохновенными пропагандистами самих себя. Фудзита пришел на Монпарнасский бал почти голым, чтобы продемонстрировать свои татуировки. Он катил за собой плетеную клетку, в которой сидела его жена Фернанда, на которой из одежды имелась только лента для волос. На клетке висела табличка “Женщина на продажу”. Из-за такого стиля жизни у обитателей Монпарнаса вечно было туго с деньгами, и их нехватку они восполняли лихорадочными попытками продать свои работы. Самые бессовестные предпринимал Сальвадор Дали. Он являлся в переполненную La Coupole с картиной под мышкой и старался втюхать ее кому-нибудь из посетителей за столиками.

Андре Бретон положил начало сюрреализму как литературному направлению, но его быстро экспроприировали художники: Ман Рей, де Кирико, Магритт и в особенности Дали. Когда юный испанец присвоил его идеи и провозгласил себя основателем сюрреализма, Бретон с обидой наградил корыстного выскочку анаграммным прозвищем Avida Dollars (жадный до долларов). Дали перебрался в Соединенные Штаты, и рынок искусства последовал за ним.

Сложно осуждать художников Монпарнаса 1920-х. То, что Роджер Шаттук написал о периоде до 1914 года, так же верно и по отношению к десятилетию после 1918-го: “Культурная столица мира, которая задает тон в моде, искусстве и жизненных удовольствиях, воздавала должное своему жизнелюбию за длинным столом, уставленным едой и вином”. Искусство борделей, кафе и улиц – это было по их части; искусство, которое не относилось к себе слишком серьезно и, кроме того, отражало скорее внушительный аппетит, чем интеллект. Их прозвали Парижской школой, потому что именно город и его обитатели стали их излюбленным сюжетом. Раньше живописцы отправлялись на пленэр, полагая, что надо искать правду в природе, но у монпарнасцев, как их теперь называли, не было времени на пейзажи. Они отдавали предпочтение людям – ярко и эпатажно одетым либо обнаженным, но и в том, и в другом случае главное, чтобы те умели плохо себя вести. Фудзита устраивал скандальные вечеринки. Франсис Пикабиа любил быструю езду. Многие курили опиум или пили абсент. Спустя пятьдесят лет тот же саморазрушительный дух царил в Нью-Йорке среди битников, на “Фабрике” Энди Уорхола и у панков.

Художник Фудзита, классический монпарнасец

Периодически я улавливаю отголоски тех славных дней. Работая над биографией Федерико Феллини, я как-то подвозил актрису Марику Риверу к ее студии на окраине Лондона. Она с гордостью напомнила мне, что ее отцом был мексиканский художник Диего Ривера, а мать – русской художницей Маревной [76] , одной из тех любовниц-моделей, что стали главными девушками с картинки les années folles [77] . Маревна написала групповой портрет их круга: Ривера, Сутин, Кислинг, Модильяни. И совсем юная Марика вместе с ними. Я пытался увязать эту маленькую серьезную девочку с Астроди, полногрудой шлюхой в летах, которую она играет в “Казанове”. Во время съемок в Риме Феллини, развлекая группу толстосумов прогулкой по “Чинечитта” [78] , пригласил Марику и еще нескольких актеров присоединиться к ним за обедом. Когда принесли еду, он вдруг попросил ее “благословить пищу”. После пары намеков она наконец-таки догадалась: он хотел, чтобы она расстегнула бюстгальтер и помотала своими огромными грудями над столом.

– В Италии есть такой обычай? – поинтересовался я.

– Никогда не слыхала.

– И что вы сделали?

Она ответила ровно то, что следовало ожидать от истинного монпарнасца. “О, разумеется, то, что он попросил”. Она сделала вид, будто разрывает на себе блузку: “Он же был maestro в конце концов”.

Я так и слышал этот общий застольный выдох, когда из платья на свет показалось все это великолепие, затмив fettucini al forno [79] и vitello con funghi [80] . Феллини отлично знал, с кем имеет дело. После подобного шоу ему ни в чем не посмели бы отказать.

Хотя идея Гелентера с экскурсиями на тему искусства казалась вполне ясной, мне не удавалось определиться со структурой.

– Все зависит от того, о каком конкретно искусстве ты думаешь.

– Ну, знаешь, Кики с Монпарнаса, сюрреализм, Пикассо. Модильяни… что-то в этом духе.

– Отличная идея. Только сюрреалисты встречались на Монмартре и почти никогда не бывали на Монпарнасе. А Пикассо жил в Маре…

Мои возражения он оборвал красноречивым взглядом из серии ты-явно-не-врубаешься.

– Еще какие-то соображения имеются?

– Наплевать на это дело?

– Вот еще!

План был слишком хорош, чтобы отказаться от него только из-за того, что он плохо вписывался в реальность.

– Но должны же еще где-то ошиваться всякие художники?

В голову приходило только одно место, где алчность, похоть и искусство уживались в лучших традициях 1900-х, и хотя это было лишь бледной тенью старых добрых дней, все же там сохранились кое-какие рудименты прежней неприкрытой продажности.

– Я бы мог пройтись с ними по улице Мазарин.

Джулио Мазарини (Жюль Мазарин) был кардиналом в xvii веке, протеже кардинала Ришелье, от которого он вместе с постом первого министра унаследовал неутолимую любовь к красивым вещам. Одержимый коллекционер, особенно по части бриллиантов, он хранил сокровища у себя во дворце. Золоченый купол возвышается в начале улицы, носящей имя кардинала, – явное доказательство того, что даже если вы не способны унести все с собой, можно оставить по себе элегантную память.

Прогулка вниз по улице Мазарин дает неплохое представление о том, что происходит в арт-сообществе города Парижа. Если вы попытаете счастья в четверг вечером, особенно летом, то увидите, что несколько галерей непременно устраивают vernissages . Туда можно вполне свободно зайти, выпить бокал вина и подслушать чужие разговоры. Если же вы чувствуете на себе косые взгляды, просто попросите ознакомиться с ценами – даже намек на возможность продажи сделает душкой самого неприступного галериста.

Очень немногие галереи занимают пару этажей, чаще это помещения размером со шкаф. Вы заходите бочком и разглядываете картины, практически уткнувшись в них носом. А как же искусство? Не сомневайтесь, вы будете поражены – не талантом, так разнообразием. За абстракцией руки неизвестного румына следует полотно испанца, который увлекается исключительно обнаженными наездниками, укрощающими вздыбленных лошадей. Задвинутая куда-то в мощеные дворы галерея вывешивает рисунки Кокто – до того коктообразные, что даже подозрительно. Напротив расположился магазинчик, набитый африканскими масками, которые отродясь не бывали дальше какого-нибудь гаража в Бельвиле.

Когда-то эротика была самой ходовой темой у монпарнасцев. В 1920-х Паскен, Фудзита, Кислинг и их коллеги активно ее отрабатывали: в картинах для богатой клиентуры, в гравюрах, литографиях и дорого изданных книгах с иллюстрациями, тексты в которых никто и не думал читать. Кутюрье Поль Пуаре одевал эмансипированных женщин в красивые туалеты, чтобы Моис Кислинг мог их раздеть для портрета.

Каждая уважающая себя эмансипе должна была иметь свое изображение ню. Звезда кино Арлетти позировала обнаженной Кислингу. Ман Рей как американец и прирожденный предприниматель весьма преуспел, приторговывая из-под полы развратными снимками, которые часто делались на заказ. В качестве моделей он использовал своих же любовниц, скажем, Кики с Монпарнаса и Ли Миллер, жен друзей, а порой даже художниц, например Мерет Оппенгейм. Бывало, Рей и сам оказывался по ту сторону объектива. Кое-что не изменилось по сию пору. В галереях на Мазарин частенько выставляют откровенно сексуальные снимки фотографов Нобуйоси Араки и Кохэи Есиюки, коллажи художника-фетишиста Пьера Молинье, которому нравилось сниматься в черном белье, на каблуках и с розой на длинном стебле, воткнутой в задний проход.