— Точнее сказать: группочки, — прервал ее Андрей.

— Теперь вопрос только в том, кто кого использует: профсоюз ли нас или мы профсоюз?

Петр стал рассказывать о положении в Прикарпатской Руси.

— Очень поучительно, — констатировал Андрей. — Короче говоря, вы стремились не больше, не меньше, как к тому, чтобы коммунистическая партия стала правящей партией в… капиталистическом государстве! Вернее, вы хотели добиться, чтобы компартия была легализована и имела те же права, как и правящая партия?.. Будьте уверены, у нас таких ошибок не может случиться!

— Сдается мне, что наш профессор слишком в себе уверен.

— Да, я уверен.

— Эх, как бы знать, что поделывают сейчас наши товарищи в России! — перевел Лаци разговор на любимую вечную тему.

— После взятия Крыма победа окончательно и бесповоротно закрепляется за ними.

— Ну, кое-какие дела, я думаю, у них еще найдутся, — усмехнулся Андрей.

— Знаете, ребята, — привычным жестом поглаживая лоб, предложил Лаци, — всякий раз, как мы заводим разговор о перестройке работы, мне сдается, не лучше было бы нам обратиться прямо к Ленину? Честное слово! Он сразу все узлы распутал бы. Серьезно, ребята, не мешало бы написать Ленину.

— Весь вечер мы осуждали детскую романтику, а в заключение ты преподносишь нам самый что ни на есть наиромантичный план.

— Даже и пошутить нельзя, — улыбнулся Лаци. — Я скажу другое. Это уже серьезно. Рано или поздно — вот увидите! — Коминтерн вмешается в наши дела. Не будут они, сложа руки, смотреть, как мы тут льем воду… чуть не сказал — кровь… в бездонную бочку.

— Это уж ты действительно через край хватил, — засмеялась Вера. — Товарищу Ковачу может показаться, что он попал в бочку с кислой капустой.

— Товарищ Ковач пришел к нам не для того, чтобы развлекаться.

— Но и не для того, чтобы скиснуть.

Андрей только рукой махнул: бросьте, мол!

— Эти товарищи обладают исключительной способностью видеть все в черном свете, — сказала, обращаясь к Петру, Вера. — Они прилагают все усилия, чтобы и другим весь мир показался мрачным. Уверяю, товарищ Петр, у вас нет никаких оснований киснуть. Из ста человек, попадающих в Венгрию вашим способом, девяносто девять если не гибнуть физически, — гибнут для работы.

— Зато сотый из них, — сказал Петр серьезно, — сотый обязан работать за сто.

— Вот это правильно! За это угощу вас чашкой чаю.

Было уже далеко за полночь, когда Лаци и Петр собирались уходить.

— Послушай, Лаци, — сказала Вера на прощанье, — не хочешь ли дорогой поиграть на скрипке?

— Гм… Ну что ж, можно.

— Только под сурдинку, — с ударением прибавил Андрей.

Достали из-под кровати футляр. Лаци взял его под мышку.

— Будьте покойны. Пошли!..

— Имей в виду, — сказал Лаци Петру, когда они спускались по лестнице, — что «профессор» и «монашенка»… ты, верно, заметил, что Вера похожа на монашенку?.. словом, Вера и Андрей — муж и жена. Неизвестно, кто будет больше злиться, когда это дело выплывет наружу — отец Веры или мать Андрея. Надо сказать, они оба почтенные граждане. Отец Веры к тому же богат. Он аккуратно помогает ей. Большая часть денег идет на эту музыку, — и он ударил по футляру.

— На музыку? — удивился Петр. — Разве скрипка стоит так дорого?

— Да, порядком… Но, по моему мнению, дело не стоит ни денег, ни риска.

Петр понял.

— Зачем же ты берешься за него?

— На одной критике далеко не уедешь. Вот и приходится перебиваться старыми средствами, пока не придумаем новых.

В одном из темных переулков Лаци открыл футляр. Раз… Два… И они уже шли дальше, оставив за собой приклеенную к стене листовку.

— Послушай, иди за мной шагах в двадцати. Так будет лучше.

По пути они расклеили около сорока листовок. Дома Петр хотел прочесть листовку, но футляр был уже пуст.

— О чем там говорилось?

— Мы сообщаем о крымской победе русских товарищей и о том, что из этого следует.

Рано утром Лаци, идя на работу, разбудил Петра, который спал с ним на одной кровати.

— Если мать спросит, — а спросит она наверняка, — не забудь, что ты кожевник Павел Тимар и только что прибыл из Югославии.

Петр пробурчал что-то и снова заснул. Когда проснулся, было уже больше десяти. В носке он нашел смятую бумажку. Торопливо разглядел ее — и расхохотался.

Тетушка Кемень угостила его жиденьким кофе и бутербродом с маргарином.

— А как живется в Югославии? — спросила она, предварительно осведомившись о фамилии и профессии своего гостя.

— Тяжело! Безработица как будто спадает, но заработки плохи, жизнь все дорожает.

— Весь мир, как один город! — вздохнула тетушка Кемень.

Высокого роста, с проседью, она стояла, немного сгорбившись, возле начисто вымытого кухонного стола. В руке у ней была длинная метелка для обметания пыли, которую она держала, как турист палку. Голова, слишком маленькая для такого большого тела, склонилась набок. Солнечные лучи, проникавшие через окна, освещали ее бледное птичье лицо с маленькими ввалившимися глазами, окаймленными темными кругами подглазниц. Лоб ее, как и у сына, носил следы рахита.