Добрый старик испуганно отскочил от разъяренного Анталфи. Он, видимо, хотел возразить, но потом передумал и удалился, не проронив ни слова. Вскоре он вернулся с двумя чашками кофе и ветчиной, которую он положил на лежавшие на столе ломтики хлеба, после чего снова взялся за метлу. Но вместо того, чтобы закончить уборку, он снова подошел к нашему столику.

— Вы, товарищи, видно, большевики, большевики же судят о положении Австрии и поверхностно и несправедливо, — сказал он. — Я это не в упрек вам говорю, а чтобы объяснить истинное положение вещей. Мы, австрийские социал-демократы, отнюдь не худшие революционеры, чем русские большевики, но мы много умнее и уже во всяком случае образованнее их. Вы, надеюсь, не сомневаетесь в том, что Отто Бауэр как социалист не ниже вашего Ленина, а Отто Бауэр ясно доказал, что Австрия — это не Россия. Да, товарищи, Австрия — маленькая, слабая, нищая, изголодавшаяся страна, и она окружена огромными могущественными врагами. Мы, австрийцы, отданы на милость Антанте. Стоит Антанте на три дня приостановить посылку поездов с продовольствием — и снова начнется голод, а голодающие рабочие не могут совершать революций. Как вы хотите, чтобы рабочий шел на баррикады, когда он не уверен, не умирает ли дома с голоду его семья! Когда окончится эта нищета и мы соберемся с новыми силами, когда у каждого рабочего или, по крайней мере, у большинства будут если и не обильные, то во всяком случае достаточные запасы, тогда и мы, — своим, австрийским, путем, хотя и обходным, но вернее и без крови и риска, — придем к социализму. Вы увидите, товарищи, что при ближайших же выборах…

— Можно ли получить без хлебной карточки еще две чашки кофе? — прервал его Анталфи. — Об остальном же мы потолкуем как-нибудь на диспуте, — добавил он, заметив, что официант обиделся на нас за наше невнимательное отношение к австрийскому пути к социализму.

— Для кофе не нужно хлебной карточки, — сказал официант. — Что же касается остального, то вы, товарищи, вскоре убедитесь, насколько мы правы.

Когда мы напились, Анталфи достал из жилетного кармана деньги. Официант не очень-то обрадовался чешским деньгам, недоверчиво осмотрел двухвостого льва, но потом решился и на белой бумаге, покрывавшей стол, высчитал, сколько мы ему должны чешских крон и сколько австрийских нам причитается сдачи.

— Мне будет очень обидно, товарищи, — сказал он на прощанье, — если вы так далеко зайдете в. своем коммунистическом пристрастии, что откажетесь от моей помощи. Я могу вам помочь в двояком отношении. Первое — вот! — и он сунул Анталфи в руки два маленьких картонных листика.

— Что это? — спросил Анталфи.

— Хлебные карточки, по ним вы сможете купить себе по сто грамм хлеба.

— Спасибо.

— Второе, что могу для вас сделать, это — указать вам адрес комитета помощи венгерским эмигрантам. Вот вам адрес, сходите туда, там вам посоветуют, как быть. И не только посоветуют — наша партия помогает эмигрантам не одними только советами.

После часового странствования мы по адресу, сообщенному нам официантом, отыскали комитет помощи. Первым делом мы предстали перед проверочной комиссией. Здесь нас подробно расспросили о том, кто мы такие и откуда прибыли. У Анталфи среди членов проверочной комиссии оказалось двое знакомых, и таким образом мы уже через два часа были официально зарегистрированы в качестве венгерских эмигрантов и смогли стать в очередь за хлебом. Среди стоявших в очереди тоже нашлось несколько знакомых, которые задали нам тот же вопрос — когда и каким путем мы прибыли, — но дальше нами не интересовались: на всех лежала печать равнодушия и усталости. В помещении союза деревообделочников, где происходила раздача хлеба, стоял спертый воздух и было довольно холодно. Лишь очень немногие из собравшихся были в пальто, — большинство, так же как и мы, щеголяло в летних костюмах. В одном углу комнаты устроился парикмахер. Вокруг стула, составлявшего все обзаведение парикмахерской, слонялось человек пять-шесть, ожидая очереди.

— Успеем до мировой революции! — утешал себя товарищ в белых летних брюках и поношенной меховой шапке, приобретенной, наверно, у какого-нибудь русского военнопленного.

— До мировой революции? Поискали бы лучше себе работу, товарищ, чем повторять эту глупость.

— Это кто, секретарь комитета Шварц? Что, не узнаете уже меня, товарищ Шварц? Не хотите знаться с бедняками? — обратился к нему Анталфи.

Шварц, низенький коренастый человек с круглой лысой головой, обернулся и маленькими свиными глазами несколько минут в замешательстве смотрел на Анталфи. По всей видимости, он его не узнавал.

— Забыли, видно? А ведь полночи спорили после открытия съезда советов.

— А, вот вы кто! — воскликнул Шварц, хлопнув себя ладонью по лбу. — Ну, конечно, конечно… После открытия съезда советов?.. Ну, теперь-то, надеюсь, спор уже решен? Сознайтесь, кто был прав: Ленин или Шварц?

— По правде говоря, я и теперь думаю, что прав был Ленин, а не вы, товарищ Шварц.

— Так! Ленин прав? — захохотал Шварц. — Словом, сейчас мировая революция? Нет, товарищ! Всякому здравомыслящему человеку теперь ясно и ясно было уже во время нашей прошлой встречи, что Ленин не был и не мог быть прав. Я, повторяю, и тогда уже это отчетливо видел, теперь же я знаю и нечто большее. Теперь я знаю, что не только Ленин не был прав, но даже и я ошибался. Да, нейтралитет — это неправильная, компромиссная точка зрения. Не я был прав, а австрийский канцлер, товарищ Реннер! И прав он был потому, что настоящий социалист не может оставаться нейтральным, видя, как большевики компрометируют революцию и задерживают ее ход. Да, если хотите знать, прав был товарищ Реннер, когда просил вмешательства великих западных демократий, чтобы положить конец бессовестному авантюризму Бела Куна и его товарищей. Теперь уже каждому разумному человеку ясно, что путь к социализму ведет через демократию и что самый наш опасный враг — это большевики.

Шварц говорил громко, обращаясь не к одному только Анталфи, но и ко всем дожидавшимся раздачи хлеба.

Послышалось несколько протестующих голосов, тотчас же заглушенных одобрениями большинства присутствующих. Когда Шварц, наконец, умолк, заговорил я.

— Что ж, товарищ Шварц, дело дошло до того, что измену вы рассматриваете как основной долг социалистов?

— Вам следует еще основательно поучиться, мой молодой друг, чтобы спорить со мной, — ответил Шварц, стараясь улыбкой скрыть внезапно вспыхнувшую в нем злость. — Если хотите, — продолжал он сладеньким голоском, — я составлю вам список книг, которые вам полезно будет прочесть, чтобы разобраться в вопросе: демократия или диктатура. Вы грамотны, надеюсь?

Не помню, что я ему ответил. Одно несомненно: сказал я ему нечто в высшей степени грубое. Круглое лицо Шварца побагровело от злости. Он уже вобрал в себя воздух, чтобы обрушиться на меня, как вдруг послышался чей-то голос:

— Ты прав, Петр. Совершенно прав! Но грубить все же не следует.

Я обернулся. Передо мной стоял Пойтек.

— Пойтек!

Бросившись Пойтеку в объятия, я забыл все: Шварца, Реннера, демократические пути, ведущие к социализму… Я с трудом сдерживал слезы.