– Согласен. В стае парню было лучше и, надеюсь, он не забудет серые тени, скользящие в тумане.

– Будем надеться. Что приуныли, братья? Запевай!

Туман развеялся, но день остался серым. Будто захватили мореплаватели с собой чужую, нечеловеческую, но такую понятную, тоску. Серые тучи лениво ползли над серо-синими волнами, и посеревшие чайки крикливо нагоняли свинцовую кручину. Все были хмуры и неразговорчивы. На ладье царило молчание, и Иван прилёг на палубу, привычно подложив под голову мешок с записками. И тут он ощутил, как задрожала ладья от низкого звука, идущего, казалось, со дна моря. То ли всхлип, то ли бульканье от кувшина, упавшего в воду. Но каких же размеров должен быть кувшин, чтобы плеск заставил содрогаться не только дерево, но и тело человека? Звук пронзал всё нутро, до последней клеточки, поднимаясь всё выше и выше. Но не успел он стихнуть, вернее, выйти за границы слуха, как его догнала новая нота. «Это же песня!» – понял волхв и, отбросив мешок, прильнул ухом к доскам ладьи. А песня растекалась по океану, заставляя людей поднимать тяжелые головы и улыбаться. В песне не было слов, но и так становилось ясно, что певец, кем бы он ни был, радуется жизни!

Низкие, почти не слышимые для человека, звуки воспевали простор океана, в котором так вольно жить. Ликующие ноты рассказывали о спокойной силе могучих мужей, о прекрасных женах и о гордости за трогательно неуклюжих детенышей. Мелодия радости и счастья становилась всё громче и громче, и неподалеку от ладьи из моря стала расти темная гора. «Неужели Древний вернулся?» – проскочила слегка паническая мысль в голове Ивана, но он быстро понял свою ошибку. В гигантских размерах не было ничего подавляющего, это был вполне земной богатырь. Огромная, но соразмерная туша морского зверя на мгновение замерла на хвосте, а потом рухнула обратно, подняв большую волну. Неожиданно изящный для такого гиганта хвост игриво шлепнул по воде, направив на кораблик целый шквал брызг.

– У-у-у, чудо-юдо! – взвыли от такой побудки мореходы, а некоторые добавили ещё кое-какие слова.

– А ну тихо! – неожиданно взревел Гриць. – Не сметь ругаться при дитёнках!

– Гриць, ты чего? – изумился атаман. – Какие ещё дитёнки?

Тут Спесь Федорович круто развернулся и возмущенно уставился на Михайло. Тот попятился:

– Да ни, батько, ничего и быть не могло, да и рано вообще…

– Что значит рано? Куда ты их спрятал?!! Что за безобразие?!!

– Да как ты можешь такое думать?! Я слово помню, да и нельзя никого с океана брать, хоть и хорошие дивчины. Худые только, – печально, но возмущенно вздохнул Михайло.

– Не тронь ватажника, атаман. Не о нем речь. Туда смотри, – и сусанин показал за борт.

Любопытные кинулись к правому борту и восхищенно засвистели. Плавающий неподалёку «дитёнок», чуть-чуть уступающий ладье по длине, испугался и кинулся к маме. Та решительно спрятала его к себе под пузо и стала заворачивать, чтобы прикрыть свое чадо ещё и боком. Возмущенный папа пустил фонтан, который обрушился на зевак, и неторопливо направился к судну. Впрочем, хотя и не спеша, но неуклонно. Атаман слегка забеспокоился и посмотрел на сусанина. Тот пожал плечами:

– Я же предупреждал, чтоб не лаялись в море. Слушателей всегда хватает.

Спесь Федорович перевёл взгляд на приближающегося ревнителя чистоты речи. Намерения у того ясно прочитывались на недружелюбной физиономии, причем морда лица была гораздо шире Спесевой.

– Чем больше морда, тем бить её легче, – пришел на помощь Геллер.

– Зачем бить? – неожиданно возразил Эйрик и шагнул вперёд, набирая воздух полной грудью. Иван зажмурился и увидел толстого пушистого зверя, который нахально улыбался. «Звали? Я пришёл».

Вздрогнув, Иван открыл глаза и успел заметить перекошенное лицо атамана. Но было поздно – Эйрик запел. К удивлению волхва, небо не рухнуло, да и океан остался в своих берегах. Скальд пел негромко, но, тем не менее, его слова были слышны всем. Лилась над водой простая песня о юноше отважном, о девице прекрасной. О мольбе мужской и о гордыне девичьей, что погнала парня в студено море, за зубом рыбьим…

Всё медленнее и медленнее плыла огромная рыба, и только легкий толчок возвестил о встрече с ладьей. Огромный глаз с любопытством глянул на храброго человека, но никто не издал ни звука.

А Эйрик пел о холодах, что пронизывают человека до костей, об огромных плавучих горах, которые топят любое, даже самое большое, судно мимоходом, будто прихлопывая надоедливую муху. Зорко смотрел вперёд парень, сжимая в руке остроклювый гарпун, и боги вывесили на небо яркие краски, чтобы лучше было ему видно. Девичьи медовые уста грезились ему наградой, но заметил он морского зверя и напрягся в ожидании, когда драккар подойдёт ближе. Невелик был зверь, даже не зверь, а зверёныш, но тем легче было его добыть. Вскрикнул кто-то из команды, и увидел парень, как бьётся не на жизнь, а на смерть мать-рыба с огромной стаей зубастых рыб, и понял он, что спасает она ребёнка, даже ценой своей жизни. Повернувшись к друзьям, на лавках сжимающим весла, воскликнул юноша: «Позор нам, если убьём рыбу-ребёнка! Не мужское это дело – воевать с детьми! Вперёд правь кормчий! Дело мужей спасать и защищать!» Весла вспенили гладь морскую, и как волк в овечье стадо, ворвался драккар в самую гущу битвы. Но хищные были те овцы, полна пасть у них острых клыков, и не все вернулись обратно на берег. До самого фиорда плыла рядом мать-рыба, и улыбались даже умирающие от ран, смотря, как резвится её детёныш. Одноруким сошёл на берег юноша, не в силах был поднять он взор на ту, ради которой вышли они в поход. Но смотрели все на гладь морскую, где на хвосте танцевала огромная рыба, и скальды слышали её песню, и сложили сагу о чести мужской, и навсегда забыли люди моря охоту на рыбий зуб.

– Нет вражды между нами, Царь-рыба, – поклонился Эйрик. – Прости, коли обидели твоего малыша. Не по злу это, а токмо по невежеству нашенскому.

Легкий фонтанчик из-за борта намекнул на кое-какие обстоятельства. Эйрик улыбнулся в сторону, откашлялся и продолжил песню:

– Плакала и смеялась дивчина, обнимая парня, и всё молила о прощении, за гордыню её глупую. Отнекивался юноша, просил выбрать крепкого мужа, а не обузу однорукого, но улыбались все вокруг. Что решили боги, то люди не могут перерешить. А коль соединились сердца, так только смерть одна может разлучить их. Был пир богатый, была жизнь, были дети. Осталась память и завет мужам велико-могучим: «Не хвастай силой, не кичись гордыней. На силу найдется большая сила, на гордыню разгневаются боги. Делай то, ради чего ты рожден, спасай и защищай!»