– Здесь я, батька. Слушаю.

– Ты Володимира их письменности учил?

– Нет, я сам в ней не разобрался. У них же вместо резов или букв одни рисунки. Прямо как у тех, которым вы дома строили. Пента… нет, иероглифы, кажется.

– Я всегда говорил, что этими иероглифами ничего путного написать нельзя! – сердито ответил атаман. – Обязательно сначала нарисуют, потом отстроишь им пирамиду, а они ещё и обижаются! Дескать, однокомнатную хатку заказывали… Но это мелочи. А вот скажи нам, Володимир-грамотей, на каком же языке ты сию грамотку нацарапал?

– Так известно, на каком, – даже обиделся Геллер. – На нашенском, и резами нашими! Чай, меня сам волхв учил, немного, конечно, но учил!

– И как они это читать будут?

– Хм-м-м, – Володимир почесал макушку, но потом решительно махнул рукой. – Прочитают как-нибудь, народ не глупый. Ну, даже если не они, то потомки прочтут обязательно! Может, чего и напутают поначалу, но ничо, разберутся.

Ласковое море-океан, мать и отец всего сущего, баюкало ладью на своих волнах, намекая на приближающийся вечер. Сусанин громко втянул воздух и, ни к кому не обращаясь, добродушно проворчал:

– Погода-то какая стоит замечательная. Чувствую, ворожит нам кто-то и сильно ворожит. Вот и бережок рядом…

– Ворожба разная бывает, – сердито отмахнулся атаман. – А вот насчет бережка, подробнее. Людьми пахнет?

– Сейчас ворожба добрая, а насчет людей… Никак не разберу, вроде, пахнет, а вроде, и нет. Куда править, атаман?

– Ладно, правь до берега, переночуем на земле. Вот только если Михайлу женят, спасать не буду! Су-у-ултан…

Земля оказалась прямо-таки под боком и была точно из мечты мореплавателя. Небольшая бухта, закрытая от ветров, звонкий ручеёк со свежей водой, место для лагеря и костра. Недоверчиво оглядев райский уголок, Спесь Федорович всё-таки согласился на устройство ночлега. Но ворчать не перестал, так что пришлось выставить караулы. «Так не бывает!» – убежденно повторял Кудаглядов, не находя даже признаков какого-либо неустройства. Яркие птицы распевали о всеобщем счастье, не торопясь прекращать дозволенные речи даже с падением солнца за горизонт. А может быть, ночные птахи просто переняли песни у дневных, кто их знает? Разная жизнь у летающих и ходящих, и трудно нам понять друг друга. Звёзды высыпали на тёмное небо и стали перемигиваться между собой, небось, обсуждая увиденное. Не зря же они все женского рода, болтушки изрядные. Иван не понимал, о чём здесь разговаривать, ну, лагерь, ну, костёр, мужики. Сколько этого уже было, и сколько ещё будет. Костёр на неведомых берегах первыми всегда разжигают мужчины, женщины творят огонь в очаге.

Из темноты донеслась брань и треск сучьев. Вслед за этим на полянку вылетел ошеломленный Лисовин и, тыкая пальцем обратно во тьму, особенно сгустившуюся рядом с костром, недоумённо воскликнул: – Побачьте, братья, какая бяка к нам пожаловала! Доброго слова вообще не разумеет!

– А доброй плюхи? – оживился Геллер.

– Бесполезно, – из ночи к костру вышел сам мрак, одетый почему-то в костюм официанта, которого все видели в сожженном ресторане. – Сейчас моё время и время моих слуг! Позвольте представиться, барон Суббота, ваш новый повелитель.

Позёвывая, Эйрик предложил:

– А давай спою!

– Не надо геноцида! – возмущенно ответил атаман. – Достаточно их побить, слегка, разумеется.

– Ха. Ха. Ха, – иронически ответил барон. – Ничто и никто не в силах причинить вреда моим слугам! Нельзя убить мёртвого!

– Тьфу ты, какая мерзость, – сплюнул на песок Геллер и потянулся за большим сучком. – Значит, просто покидаем в море, пока выберутся – и поспать успеем.

– Ни-ког-да!!! – зловещий призрак угрожающе поднял руки и начал причитать на своем языке:

– Брысь, грязный собак, – закончил заклинание Спесь Федорович и повернулся к волхву. – Иван, сейчас твоя работа. Парень и сам знал, что борьба с нежитью – его долг, но было просто муторно. Такой хороший вечер – и нате вам… Тяжело вздохнув, волхв отложил миску и встал на ноги.

– Пять раз «ха», – сердито информировал барон и, повернувшись к сверкающим красными глазами слугам, приказал: – Пусть выйдет нумер восемнадцать.

Нумер восемнадцать при жизни видимо был жрецом, на худющем теле всё ещё болтались обрывки чёрного балахона, а на цепочке был виден какой-то знак.

– Вот, пытался экзорцизм провести, но бессилен оказался перед моей магией! Самые чёрные заклинания, самые лютые слова приведут вас к покорности! Ха. Ха. Ха!

– Ладно, Иван, заканчивай, – устало отмахнулся Кудаглядов. – А то ночь коротка, выспаться не удастся с этими разговорами.

– Абевега через абраган на абдикацию, – неторопливо начал читать Иван малый загиб, и уже от первых слов нежить ощутимо дрогнула. – Абстрактивный абрис абава на ваши тела, чтоб абуконь вам попался! Аводь на аврынь, чтоб аграмынь вас заплела и агрубь всех покрыла! Адинамия на члены ваши и адрет на адур!!

Ещё пыжился барон, но самые некрепкие его воины уже осыпались кучками пепла, и облегченные вздохи слышались в тихом шелесте. А над затихшим берегом всё звучали слова древнего заклятья.

– Ажлибать вам абие! Безгодный бричъ блазнити вас борзо в боронь, где и взбранити вы до глумотворца, гонь-знути которого не в воле вашей! И оцеть вам вместо слины, чтобы скати суставами, и сочити ставецъ, чтобы не стужати топерво люд человеческий. А хороняк нету среди нас, и слово моё – избава от находников Морены! Неключимый неплод ты, и обонполъ акияна тебе пакыбытие…