Шрифт:
Он пел, пел всей душой, пропуская слова через искреннее сердце, и ничего он не хотел для себя. И слова, как разящие копья, летели в небеса, и рвали, рвали чёрное зло…
Чтоб зеленью свежей наполнить сады, Чтоб розой прекрасной алеть, Чтоб в жаркой пустыне потоки воды, Извергнуть и дальше лететь. В том доме, как солнце, встает на заре Любовь, что прошла стороной, И утром встает, чтоб идти по земле, Вдвоем, и пусть не со мной.Расползались тучи, исчезало древнее проклятие, и Иван вдруг понял, что зло – эфемерно! Пусть громоздит оно чёрные стены, пусть засыпает обломками недоразумений пустые обиды, пусть крепит камни обмана раствором оскорблений, пусть… Но перед жаром любви, перед теплом дружбы, бессильно зло, и, как эти тучи, распадётся кладка, выстроенная во лжи…
И пусть будет счастье сопутствовать вам, И пусть будет радость всегда, И солнце в том доме встает по утрам, Чтоб скрылась навеки беда.Волхв пел с закрытыми глазами, и только ласковое, материнское прикосновение первого солнечного луча заставило его поднять веки. Впрочем, он тут же опустил взор: не пристало человеку глядеть в упор на бога, невежливо это. А под ногами бился в истерике жрец, голыми руками пытаясь сломать каменный нож. Лихорадочно шепча, он резал себе руки и не замечал этого:
– Мы оскорбляли бога, мы обижали Сверкающего… Мы не поняли слов, мы рвали людей и в греховном непонимании совали в лик бога трепещущее, ещё живое сердце. А нужны были искренние слова, пропущенные через средоточение жизни – сердце чистого человека.
Иван сорвал с себя рубаху, разорвал лён на полосы и, спрыгнув с плиты, отобрал клинок. Со злостью саданул им по каменной плите и, увернувшись от осколков, стал бинтовать руки жреца, сердито ворча:
– Хватит лить кровь, незачем. Только воинам при защите родных очагов и лекарям при спасении жизни можно пускать руду, а здесь – не надо больше.
– Ты сказал, – неожиданно громко послышались слова царя.
Волхв поднял голову и обернулся. Повелитель страны был величествен, солнечные лучи ярко высветили его корону, и сверкающие самоцветы слепили глаза.
– Ты сказал, Призвавший Сияющего, и мы услышали тебя. Отныне и во веки веков жрецы Сияющего будут помогать лекарям спасать жизни.
Жрец с замотанными руками встал рядом с царем и негромко, но веско продолжил:
– И никогда жрецы не прольют чужую кровь, только для спасения человека и во имя жизни человека!
– Будет так! – согласно прозвучал шелест голосов, и Иван устало опустился на холодные плиты пирамиды. Он сделал всё, что мог, пусть кто может, сделает лучше! Уже уплывая в сон, парень услышал смешок повелителя:
– Передай своему мохнатому, что на площадках для игры будет расти зеленая, мягкая трава. Камней там больше не будет.
Проснулся Иван уже на берегу. Молчали все, только атаман всё выговаривал Михайле, который прощался и не мог проститься с висящими на нём девушками:
– Ну, скажи, косолапый, чем ты их так приманиваешь? Опять парочка, прям султан какой-то.
– Единство и борьба противоположностей, атаман, – бурчал Михайло в перерывах между шёпотом в розовые ушки. – Диалектика, однако…
– Кто?!! – искренне поразился Кудаглядов, смущенно кашлянул и сердито приказал, – Диалектику оставь на берегу! Я не Синбад, чтобы женщин на ладье катать! По коням, тьфу ты, в общем, все на борт! У нас ещё Атлантида не открыта, и вообще, кое-кого женить давно пора, а то на всех континентах медведи расплодятся!
Берег скрылся в туманной дымке, но Спесь Федорович всё никак не мог успокоиться. Досталось почти всем, кроме волхва и сусанина. Строго покритиковав Эйрика, из-за которого пришельцы могут влипнуть в легенды об огнедышащих змеях, атаман напал на Геллера.
– Вот скажи, друг мой Володимир, чего это ты царапал гвоздём на пиру? Тебе что, войска побитого мало было или десятка мячей соперникам?
Дядька Геллер покраснел и умоляюще посмотрел на скорчившегося от смеха Непейводу.
– Дык я это… В назидание потомкам игру нашу описал…
– Ты-ы-ы?!!
– Ну, как мог, гвоздиком на плитке каменной… Ребята сильно просили.
– Какие ребята?!!
– Ну, с которыми мы того, играли… Они говорили, что читать детям и внукам будут.
– Ива-а-а-ан!!!