— Стой, стой! — Уланов принялся прыгать в сугробе, под которым скрывалась обочина. Сапоги натужно выли, пытаясь удержать десантника на тонкой корке наста, но тщетно — это им удавалось едва ли на секунду, после чего поле удержания с треском отключалось, и разведчик проваливался в снег по колено. — Стой, кому говорю!

Десантнику отчаянно хотелось пострелять в воздух, чтоб привлечь внимание аборигена уж наверняка, но он сдерживался. Уланов догадывался, что фиолетовые разряды офицерского бластера, несомненно, привлекут внимание, но вряд ли вызовут прилив дружелюбия у возницы.

Первая пара оленей невозмутимо протрусила мимо десантника, побрякивая многочисленными бубенцами на упряжи. За ней последовала вторая и третья, и только когда Уланов принялся прикидывать, насколько реально будет запрыгнуть в сани самостоятельно, неведомый возница все-таки решил притормозить.

— Куда путь держим, человече? — старик в ослепительно алом тулупе, аккуратно потянув за поводья, окончательно остановил упряжку. Уланов помотал головой — слова, казалось, рождались прямо в голове десантника, чудесным образом минуя уши. — Что молчишь, аки столб?

— Это как? — чужие слова, казалось, растолкали все мысли в голове у десантника, оставив там только этот вопрос. Судя по тому, как удивленно вытянулось лицо старичка вопрос бесконечно глупый с точки зрения аборигенов. Впрочем, секундой позже удивление сменилось подозрительностью, и возница выхватил из-под облучка крохотный арбалет.

— Тать дорожный, что ли? — грозно спросил старичок, нацеливая оружие точно в левый глаз десантника. — А дружки где — небось, засеку ладят? Да вот шиш им, — возница яростно ткнул под нос Уланову кулак с зажатыми в нем поводьями. Олени, почуяв слабину, довольно фыркнули и потянули возок вперед, — не на того напали!

— Эй, куда! — эта фраза у десантника вышла неожиданно жалобно, — Я ж тут… погибну!

Как ни странно, нелепый пафос последней фразы успокоил старичка — арбалет снова исчез под козлами, а олени, повинуясь могучему рывку поводьев, снова замерли неподвижно.

— А, так ты добрый человек, — пробормотал возница. — Закружила-заблудила тебя метелица, с пути-дороги сбила, да только не догубила. Ты куда путь держишь?

— Туда, где тепло, — зубы десантника принялись отплясывать что-то зажигательное, и на миг Уланов начал всерьез опасаться за их целостность. — Куда угодно.

— Так нам по пути, мил человек, — старичок гостеприимно сдвинулся на край облучка — насколько позволяли веревки, которыми он себя привязал к саням. — Садись рядом, да держись крепче — метелица стихает, сейчас мы шибче пойдем!

За остаток ночи, пока действие «Ведьминого лога» еще продолжалось, почтовые ящики нескольких посольств стали богаче на одно подметное письмо каждый. Все их писал дроид — во-первых, сымитировать чужой почерк для него было парой пустяков, а во-вторых, в этом случае ни один чародей не мог определить ни личность, ни даже расу доброжелательного анонима.

Последнее письмо кануло в угольно-черную щель почтового ящика, и низкорослая тень в три прыжка пересекла улицу, скрывшись в кустах шиповника.

— Готово, — Гарин стащил с лица серый вязаный чулок, позаимствованный с бельевой веревки в каком-то из дворов. — Борода не торчала?

— Неа, — отозвался штурман. — Просто выглядело так, словно под маской, кроме головы прячется целая борода.

— Не страшно. От этого всегда можно отпереться, — гном, глубоко вздохнув, протер потное лицо импровизированной маской. — Так, что еще осталось?

— Немного террора и запугивания — раз, — дроид сверился с объемистым списком. — Похимичить с нарядами америтского посла — два. Сорвать мобилизацию Мозесу II — три. Ну, и организовать небольшую войну с участием Америта — четыре.

— Там записано, как это все делать? — гном широко зевнул — усталость, а с ним и неизбежное похмелье брали свое.

— Достаточно подробно. Вдобавок я записал весь наш разговор, — дроид похлопал себя по светящейся груди.

— Замечательно. Тогда — предлагаю на этом закончить. Завтра нас ждет невыразимо отвратительный день.

Когда упряжка приземлилась у западной заставы Стилайта, лицо Уланова было белее снега. Вообще-то он любил и летать, и «прыгать», как он выражался, но даже в самых страшных снах он не мог представить, каково это — парить над тундрой на высоте птичьего полета, вцепившись в отвратительно хлипкие поручни архаических саней. В голове крутились сплошь неприличные мысли — к счастью, они никого конкретно не касались, и потому десантник тешил себя надеждой, что старичок не услышал ни одной из них.