— О, Ночи! Ну конечно! И ещё тысячи и тысячи подобных деталей. Скорей всего, во многих таких вещах я допущу ошибку. Очень надеюсь, что какие-то из них не сильно повлияют на результат. Вероятно, у него будет слегка другой характер, но это нормально — люди меняются день ото дня. Но вот если мы ошибёмся в основных моментах — печать уже не подействует. Ненадолго, да, возможно, но не эффективно. Сомневаюсь, что удастся как-то скрыть необходимость штамповать императора каждые пятнадцать минут.

— Правильно предполагаешь.

Шай снова села и, вздохнув, стала просматривать отчёты.

— Ты сказала, что справишься, — проговорил Гаотона.

— Да.

— Ты уже проделывала это с собственной душой.

— Я знаю свою душу, — возразила Шай. — Знаю свою историю. Я знаю, что нужно изменить, чтобы добиться нужного эффекта. Даже собственные знаки сущности сотворить без ошибок было сложно. Теперь же я не только делаю это для другого человека, но и сами преобразования должны быть куда более обширными. Да и выделили мне только девяносто дней.

Гаотона медленно кивнул.

— А теперь скажите мне, что вы делаете для поддержания иллюзии, будто император находится в добром здравии.

— Мы делаем всё необходимое.

— Что-то я в этом сомневаюсь. Согласитесь, в обмане я разбираюсь куда лучше многих.

— Думаю, ты удивишься, — сказал Гаотона. — Мы же политики, в конце концов.

— Ладно, ладно… Но вы же посылаете еду, верно?

— Конечно, — ответил Гаотона. — Блюда отсылаются в императорские покои три раза в день. На кухню же возвращаются уже пустые тарелки, хотя императора, конечно, тайно кормят отваром. С чужой помощью он всё выпивает, но взгляд его остаётся пустым, и сам он как глухонемой.

— А ночной горшок?

— Он не в состоянии следить за собой, — ответил Гаотона, поморщившись. — Мы одеваем ему подгузники.

— О, Ночи! Как же так! И никто для виду не выносит горшок? Это может выглядеть подозрительно, не находите? Тут же начнутся перетолки среди слуг и охранников. Такие вещи надо учитывать!

Гаотона покраснел — по крайней мере ему было стыдно.

— Я прослежу, чтобы теперь горшок выносили. Но, признаться, меня не прельщает, что кто-то ещё будет заходить в покои императора. Чем больше людей начнёт ходить туда-сюда, тем сильнее вероятность, что всё раскроется.

— Подберите кого-нибудь, кому доверяете, — посоветовала Шай. — А вообще, предлагаю поступить так. Нужно ввести правило, что войти к императору можно только имея при себе специальную пластинку с вашим личным знаком. Да, я уже слышу возражения, что эта часть дворца и так прекрасно охраняется. Знаю, изучала, когда готовила грабёж Галереи. Только вот… подосланные убийцы убедительно показали, как хороша ваша охрана. Настоятельно предлагаю поступить так, как я советую; чем больше уровней охраны — тем лучше. Ибо если вдруг просочится в свет то, что случилось с императором, то сидеть мне снова в клетке… и ждать казни.

Гаотона вздохнул, но кивнул.

— Какие ещё будут предложения?

Прохладный ветерок сквозь трещины в окне принёс в комнату Шай запах незнакомых специй и низкий гул голосов. Город снаружи праздновал. Дельбахад — праздник, о котором два года назад никто и не догадывался.

Фракция «Наследие» продолжала возрождать из пучины забвения древние торжества, пытаясь таким образом вновь склонить общественное мнение в свою пользу.

Не поможет. Империя — это не республика, и единственные, у кого будет право голоса при помазании на царство нового императора, — арбитры из многочисленных фракций.

Шай отвлеклась от размышлений о праздниках и продолжила изучать дневник императора.

« Я наконец решил согласиться с требованиями своей фракции, — гласила книга. — Я предложу свою кандидатуру на пост императора, как и призывал Гаотона. Болезнь с каждым днём всё больше подрывает здоровье императора Йазада, и новый выбор будет сделан в ближайшее время».

Шай добавила пометку. Гаотона призывал Ашравана добиваться престола. А позже в дневнике Ашраван отзывался о Гаотоне с пренебрежением.

Что изменилось? Шай дописала, а затем обратилась к другой записи, сделанной годы спустя.

Личный дневник императора Ашравана её очаровал. Император вёл его от руки и оставил инструкции, согласно которым книгу должны были уничтожить после его смерти.

Этот дневник арбитры дали ей с большой неохотой. К тому же они должны были его сжечь! Но у них имелся железный аргумент: император ведь ещё не умер. Телом он вполне жив. А значит, записи можно и не уничтожать.