— Вы бы не с этого начинали, Павел Павлович, а с дела. Нам да с вами в прятки-то играть… да еще в темноте, — отрубала слово за словом Серафима. — Завтра светлее будет и в голове и на улице. А пока поцелуй в задаток, — она ему протянула свою сухую руку. — В этой руке и счастье твое и гибель.

Ветошкин испуганно поцеловал руку Серафимы.

— То-то же, — тихо сказала она, сверкнув зеленым, кошачьим глазом, и направилась к воротам.

Ветошкин, оставшись один, задумался.

Радужные надежды, появившиеся у Серафимы Григорьевны после встречи с Ветошкиным, затемнились печальным известием дома. Василий сказал теще твердо и определенно:

— Я должен продать этот двухэтажный катафалк под железной крышей.

И мало того — стали приходить покупатели. Панфиловна, не теряя случая, в надежде получить куш от продажи дачи, подсылала то одного, то другого денежного человека.

Не дремал и Кузька Ключ. Пусть он появляется на этих страницах лицом второстепенным, но в его руках многие нити. Он знает, у кого сколько, с кем можно иметь дело, кого надо опасаться. Прикинув, подсчитав объем «операции», он подобрал надежного во всех отношениях покупателя и ожидал дня, когда ему следует появиться в доме Киреева. Ослепить ценой. Убедить гарантиями. Стать спасителем и взять положенное с продающего и покупающего.

Мелкая хищница. Панфиловна была не страшна Ключу. Она даже была полезной, приводя несостоятельных покупателей. Ожеганова отказывала им сразу же, едва они переступали порог:

— Это еще что? Откуда вы взяли?

Но слух шел. Дошел и до дирекции завода. Там сказали Василию примерно так:

— Завод не может купить недвижимое у частного лица. Но дирекция и завком хотят помочь тебе, Василий Петрович. Отдай дачу завкому, оформи дарственную запись. А ты переедешь в новую большую, благоустроенную квартиру… Ведь именно ее-то тебе и надо теперь.

Предлагалось то, о чем не мог и мечтать Василий. Дачу расширят. Она станет детским садом. Он всегда сможет приезжать сюда, если вздумает полюбоваться творением своих рук, — и точка. В ней не будет жить какой-то частник-жмот, который оскорбительно станет доить посаженные Василием кусты, деревья. Это самый лучший выход. Но…

Ветошкин прав. «Многое не так просто на белом свете». И уж конечно не проста Серафима. Она быстрехонько связалась с юристами, нотариусом и они в один голос заявили, что продажа строения или передача его кому бы то ни было по дарственной записи может быть оформлена только при обязательном согласии жены владельца.

Аг-га-а, Василий Петрович! Попробуй переступи этот закон!

Василий был уведомлен об этом. Не Серафимой Григорьевной и, разумеется, не Ангелиной, а Ветошкнным.

Тогда Василий спросил жену:

— Ты, конечно, я думаю, не будешь противиться передаче дома завкому?

Ангелина ответила слезами. Далее спрашивать ее было не о чем. И Василий Петрович больше не заговаривал на эту тему. Он вообще почти не говорил дома за последние дни. С каждым часом ему становилось понятнее, что нужно делать и как нужно поступить.

С ним здесь было в разладе все, и только одноглазая собачонка Шутка соглашалась на все. Хоть в огонь, хоть в воду со своим таким большим, таким добрым другом! Шутка не знала, что это он сделал ее кривой. Но если б и знала, разве от нее можно было ожидать измены четырехлетней дружбе? Она же ровесница дома, она пришла сюда щенком.

Осуществлять намеченное Василий начал с пруда. Он велел приехать вечером сыну Ивану, затем пригласил соседского парня и, наконец, позвал Прохора Кузьмича. Когда они собрались у пруда, Василий сказал:

— Сейчас мы будем переносить изгородь на старое место. По эту сторону пруда, чтобы восстановить законные границы участка.

Никто не задал ни одного вопроса. Видимо, всем было понятно, что это означает.

Когда изгородь, расчлененная на звенья, была перенесена наполовину, из дома выбежала Серафима Григорьевна:

— Это что же такое, Василий Петрович?

— Это возвращение государству государственных владений, что, понимаете, может производиться без оформления у нотариуса и согласия супруги…

После того как пруд оказался за изгородью, Василий увидел в кустах знакомые горящие мальчишечьи глаза. Увидев их, он сказал:

— Подойдите ко мне… не бойтесь меня.

Он произнес эти слова до того задушевно, что подошли сразу три мальчика.

— Теперь можете ловить рыбу сколько вздумается. Но если вы умные и честные хозяева, снимайте с крючка молодых карпиков и пускайте обратно.

— Хорошо, — сказал один из мальчиков. Это был сын той самой Агафьи из прокатного цеха, о которой говорил Копейкин.