Не до Алины было ему теперь. Справиться бы с собой…

Первая после отпуска плавка Василия была осторожной, но успешной. Когда началось раскисление стали и в плавке наступила некоторая передышка, Василий решил заглянуть в вечернюю газету. Там сообщалось о пленуме городского комитета партии и говорилось, что первым секретарем горкома избран т. Баранов А. М.

Киреев заметил подручному:

— Скажи, понимаешь, на милость, Андрей, сколько Барановых на свете! У моего-то Баранова имя, отчество тоже А. М.

— Так, может быть, его и выбрали, — сказал первый подручный, заглянув в газету.

Василий, громко расхохотался.

— Барановых и Киреевых на свете не меньше, чем Ивановых! Городской комитет такого города, как наш — это, понимаешь, побольше другого обкома. Туда знаешь каких людей избирают… А мой Аркадий — почти, что я. Только у него, конечно, на плечах голова раз в двести покрепче моей.

— Тем более, значит, могли выбрать…

— Тьфу тебе, понимаешь! — крикнул Василий, — Дай газету. Глянь в печь. Ты же первый… А я сталевар. Мое дело — читать, а тебе печься!

Не хотел Василий, да и не мог поверить, что Аркадий который тесал вместе с ним балки, помогал Копейкину чистить свинарник, занимался судьбой циркачки Алины, спал под сосной, жил в каморке верхнего этажа — и вдруг… первый секретарь! Не бывает такого. Это же номенклатура… город же у них союзного подчинения. Но…

Но, с другой стороны… Теперь такое время… И такой свежий ветер…

Нет, он больше не должен думать ни о чем. Нужно доводить плавку и готовиться к пробе, а потом, к выпуску.

Сталью больше шутить нельзя.

В эту ночь в мартеновском цехе появилась «молния». Поздравляли Василий Петровича с новым успехом. Киреев отлично понимал, что это «аванс». Успех был не велик. В минутах по времени, в полутора тоннах по весу. Но все же это был успех. И Василий сказал комсомольцу, работавшему в канаве и вывешивающему «Молнию».

— Спасибо, понимаешь… Оправдаю…

В это время в разливочном пролете Василий увидел сына. Он явно ждал отца. Уж не стряслось ли что? Да, кажется, нет — Иван весел.

Сдав смену, Василий Петрович спустился вниз.

— Ты что здесь, сын?

— Жду тебя.

— Зачем?

— Есть поручение.

— От кого?

— От ребят. От цехового бюро комсомола.

Они вышли из цеха. Ваня начал издалека:

— Ты, конечно, знаешь, что новая печь стала на сушку. Это будет комсомольская печь. Полностью комсомольская. Все смены. И на завалке тоже наши ребята. И крановщики… Словом, сквозная, спаренная, комплексная и тому подобное…

— Ну, так что?

— Ничего. Сообщаю.

— А сообщаешь зачем?

— Я думал, ты уже догадался…

— Может, и догадался, да не вполне. Не темни уж, понимаешь… Чего вы хотите?

— Бюро выдвигает твою кандидатуру возглавить наш комсомольский коллектив, который будет бороться за звание коммунистического.

Василий Петрович остановился, заглянул сыну в глаза.

— Ванька! Да ведь мне сорок третий. Опоздал я в комсомольских-то кандидатурах ходить. Андрюшку Ласточкина выдвиньте, он давно уже готовый сталевар…

— Нет, папа. Нам нужен ты. Я ведь не как сын, а как член бюро. И в дирекции тебя рекомендуют…

— В дирекции? Вот либералы, понимаешь, проклятые… Меня же судить нужно, а не выдвигать…

Ваня сказал на это:

— Суд, папа, судом, а доверие доверием.

В первый раз почувствовал Василий Петрович, что его сын взрослый, самостоятельный человек, который разговаривает со своим отцом, как мог бы говорить Аркадий. И это не унижало отца. Это же член бюро цеховой комсомольской организации, фигура, с которой нельзя не считаться…

— Я подумаю, товарищ Иван Киреев, — сказал Василий Петрович. — Утро вечера мудренее.

Утро и в самом деле оказалось мудренее. Явился второй агитатор — сам секретарь комсомольского бюро цеха Миша Копейкин. Форменный Аркадий Баранов в молодости. Даже глаза карие. Он старше Ивана двумя годами… Мы должны бы сказать о младшем внуке Прохора Кузьмича несколько подробнее. Это эпизодическое действующее лицо могло бы начать новое ответвление романа, если бы он не был на исходе. Все же кое-что скажем о Мише, чтобы порадоваться за счастливый день Лидочки Киреевой, который может наступить через два или три года.