чёрно-белый и умелый

в грубой зримости узор.

Оттого, что цвет есть радость,

вновь торжественной тоской

нас объемлет зимний градус

и покой,

покой,

покой...

* * *

Мы обнимаем женские тела, а

души их

восходят к облакам...

Струясь сквозь пальцы наши -

к облакам...

Комнатка наша - четыре угла,

две занавески и два окна,

стол, шифоньер, стул и тахта -

разве нам маленькою была?

Жар накалённого чаем стакана,

порванный синий диванный валик,

что в изголовье с тобой мы клали -

разве пальцы мои ощущали?

Пепельница из банки консервной,

взрезанной рукой моей нервной,

в короне окурков и в ореоле

дыма, сереющего, как кролик,

рядом с тахтою.

А на тахте -

лик полусонный в волос дремоте.

Мы половинки. Мы друг без друга

две половинки единого чуда.

Дым расплывался слоёными волнами.

Рядом со мной

богородица сонная.

Блики реклам и дрожанье руки.

О, обними и на сердце усни!

Ты вздрагиваешь. Тебя что-то испугало.

Смотришь на меня удивлёнными чужими

глазами. Я не выдерживаю и ложусь на

спину, смотрю в потолок. А там...

Дым расплывался слоёными волнами.

На потолке

богородица сонная!

Дымно-иконная, голубоокая, живая,

родная,

такая далёкая...

Смотришь печально

взглядом прощальным

и, как роса высыхает, таешь...

В дальнем углу засветилась звезда.

Милая!

Что ты?

Куда ты?

Куда?!

Уходят женщины.

Мне их не возвратить.

Уходят женщины

своей походкой странной.

Уходят...

Но не обрывают нить,

а оставляют.

Для воспоминаний...

СОЛОВЬИНАЯ НОЧЬ В ПОЛЫХАНЬИ ЗАРНИЦ

Майское, ночное, дождевое...

Облака растянуты, как ткань.

Под сверканье музыки немое

пьяная буянит соловьянь.

Что ей дождь? Льняная непогода

раздувает горло, как меха.

На исходе песенного года

ночь тиха.

* * *

Каждой ночью, как в калейдоскопе,

неба цветоразнь не предсказать.

Не поможет предыдущий опыт

эти несуразности связать.

Голубо-коричневое, Розов

снизу подступающий рассвет.

Жизнью движут лишь метаморфозы,

ничего законченного нет.

МАЙСКОЕ НАВАЖДЕНИЕ

Закатает свет под валик

полночи малярный мах,

и во тьме плывёт, всплывает

пенье пресноводных птах.

Что ни вечер, звонче ль, глуше,

не за совесть, не за страх

заливаются лягушки

соловьями на прудах -

ах, какой душа ни знала

страсти - что там кровь и пот!
–

всё с годами растворяла

в самой страшной из кислот,

оттого-то, что ни вечер,