– Как ты узнал, что у меня день рождения?

– Есть способы, – ответил Лоринг. – Послушай, ты не смогла бы продиктовать мне один телефонный номер? Записная книжка в тумбочке слева от моей кровати.

Тумбочками в спальне Лоринга служили два куба из обожженного дуба с маленькими круглыми дверцами на передней стенке. Я проверила первую.

– Тут пусто, – сказала я в трубку.

– А ты уверена, что она левая?

– Ну, она левая, если лежишь на кровати и смотришь телевизор.

Он засмеялся.

– Проверь другую левую.

Я не стала перелезать через идеально заправленную кровать, а обошла ее кругом. Во втором кубе были несколько книжек, сломанные очки, игрушечная машинка и небольшой сверток в белой оберточной бумаге.

– С днем рождения, – сказал Лоринг.

Я потрясла головой, хотя он не мог меня видеть.

– Лоринг, я не могу.

– Ты просто обязана. Я так долго искал. Я обижусь, если ты хотя бы не откроешь.

Я села на пол, повертела сверток и потрясла его. Никаких звуков.

– Что это?

– Разверни.

Я сама удивилась, как сильно тронул меня поступок Лоринга Я разорвала бумагу и почувствовала под ней что-то стеклянное. С другой стороны была рамка. Я повернула ее к себе. Из глаза скатилась слеза и упала на слово полет.

Под стеклом был листок бумаги с черновым наброском слов к «Дню, когда я стал призраком». Листок был вырван из записной книжки, и слева сохранились отверстия от крепления. Некоторые фразы были перечеркнуты, сверху вписаны новые, а последние, никогда не слышанные мной строчки были зачеркнуты крест-накрест.

– Я знаю, что это твоя любимая песня, – сказал Лоринг. – Это оригинал.

Я шмыгнула носом, глядя на стопку чистых носков на полке открытого гардероба.

– Элиза, ты плачешь?

– Нет.

– Плачешь. Черт! Извини меня. Я хотел сделать тебе приятное.

– Ты и сделал. Просто, знаешь, иногда от радости бывает больно.

Незадолго до полуночи мне позвонил швейцар.

– Тут некто мистер Хадсон спрашивает вас.

– Что? – спросила я. – Он здесь?

– Впустить его?

– Нет! Скажите, что я не отвечаю.

Но тут я услышала голос Пола.

– Я не уйду, пока не увижу ее! – кричал он, как будто прямо в трубку. – Пусть ее хренов любовник вызывает, черт подери, полицию, если хочет. Я буду только рад помахаться!

Он был, очевидно, пьян и почти невменяем.

– Я сейчас спущусь.

Пол стоял рядом со стойкой и рассматривал лежащую на ней ручку, как будто никогда не видел такого инструмента для письма. Он услышал, как открылись двери лифта, и резко обернулся. У него были остекленевшие глаза, и он нетвердо стоял на ногах. А мне хотелось только положить руку туда, где у него билось сердце, увести его наверх и показать ему, что в оригинале первые строки в «Дне, когда я стал призраком» были не «Ребенком, взлетая над вами», а «Мечтая летать научиться», что нравилось мне гораздо больше.

Я вывела Пола на улицу, и мы не сказали ни слова, пока не перешли через дорогу. На другой стороне Пол остановился, обернулся и уставился на дом. Он что-то невнятно бормотал. Я разобрала только «гребаный район» и «поджелудочная». В руке он держал ручку, захваченную со стойки.

– Ты его любишь? – спросил он и посмотрел на небо. Слово «любишь» он произнес так, будто ударил ракеткой по теннисному мячу.

Я закусила щеки и молча шла до входа в парк. Там я остановилась под уличным фонарем, который образовал божественно-желтый нимб над головой Пола. Ручки у него больше не было. Он либо засунул ее в карман, либо уронил где-то.

– Сколько это продолжалось? С тура? С интервью? – Он хотел ударить ногой по пустой пивной банке, но промахнулся на целый фут. – Когда ты начала с ним трахаться, Элиза?

Я молчала, и он схватил меня с жестокостью и отчаянием.

– Не хочешь выразить небольшое сожаление? Не хочешь сделать вид, что за эти полтора года тебе пару раз было не наплевать на меня?

Я чувствовала теплый запах корицы в его дыхании. Резинка. Он жевал резинку, и мне захотелось достать ее, положить себе под язык и держать там до тех пор, пока он не вернется с гастролей.

Он схватил мою руку и прижал к своей груди.

– Ты это чувствуешь?

Я не понимала, о чем он говорит, и ничего не чувствовала через толстую ткань куртки. Мне казалось, что его сердце остановилось, и я вырвалась из его рук, потому что не могла больше выносить этого.

– Не делай этого, Элиза. Пожалуйста. Ты нужна мне.

Я посмотрела на Пола. Он плакал.

– Я не нужна тебе, – сказала я, не зная, верю ли в это сама.

Он взял в руки мое лицо и поцеловал меня. Но это был тяжелый и неласковый поцелуй. Суровый и горький. Поцелуй, который казался черным и окончательным, как смерть.