В начале октября я уехал опять в Кару, сдал Лунжанский промысел тому же Колобову, а сам поступил на свое прежнее место, на Верхний. Но… увы! К. до того был памятен, что золотое дело мне окончательно опротивело, а самые работы сделались для меня чем-то таким, чего человек не может переносить от одного взгляда, что бывает, как я слыхал, с обжорами, которые, объевшись одного блюда, иной раз во всю уже жизнь не могут видеть этого кушанья. Всякая безделица напоминала мне К., его противную физию, его злонамеренные действия, а его низких клевретов я не мог переваривать ни при каком случае и готов был ту же минуту отколотить без всякого сожаления. Даже неповинного Чубарку я не мог хладнокровно видеть. На меня напала какая-то безотчетная тоска, апатия не только к делу, но даже и к самой жизни. Словом, я не находил себе места на промысле и готов был бежать куда угодно.

Но вот на Карийские промыслы приехал новый управляющий — Павел Андреевич Иосса, очень милая и веселая личность, с которой я и прежде был в очень хороших отношениях. Эта перемена в управлении, после крюковского погрома, освежила многих сослуживцев, а меня в особенности, так что я, переставая хандрить, снова принялся за свои охотничьи записки, а с Кудрявцевым начал опять ездить по его ловушкам и на охоту.

К счастью, осень стояла превосходная, почему я, воспользовавшись погодой, успел исполнить свое давнишнее желание: побывать, по приглашению Кудрявцева, в северо-восточной части карийской тайги, где, по словам старика, в одной из падушек находится на скале очень интересная надпись неизвестного народа, когда-то жившего и, следовательно, имевшего свою культуру.

Поездка эта тем более манила меня, что октябрь подходил только к половине, а в это время «гонится» сохатый. Значит, при удобном случае представлялась возможность поохотиться на крупного зверя.

Отпросившись у управляющего позверовать в тайгу, я тотчас послал за Кудрявцевым. Чрез несколько минут заявился мой таежный ментор и весело спросил:

— Ну что, барин, зачем требовать изволил?

— А вот, дедушка, отпросился я на несколько дней в тайгу — хочется разогнать свою скуку, так поедем ли мы с тобою в Бичиг? А помнишь, как ты мне говорил, что там есть какая-то запись на камне? Ну вот, мне и пришла охота посмотреть на диковину.

— Есть, барин, есть. Куда она денется — и теперь там стоит, почитай, спокон века.

— Так ты, значит, согласен?

— Пошто не согласен, а мне что больше и делать, как не ездить. Теперь я вольный казак, на работу никто не погонит.

— А это, дедушка, далеко отсюда?

— Ну, да как тебе сказать, не соврать — верст сорок или тридцать пять будет.

— Хорошо, значит, не шибко далеко, этого бояться нечего. А охота там есть?

— Что ты, барин, еще выдумал спрашивать. Да там-то и есть самое сердце, всякого зверя достаточно, а теперь же сохатые (лоси) гонятся, так, может, господь и даст нам по фарту.

— А правду ли говорят, что будто сохатый гонится всегда с одной маткой? — спросил я нарочно.

— Какого черта с одной, не верь этому, кто тебе сказывал, — врут. А какую приищет, так и ладно, с той уж и ходит, ведь он зверь — законом не венчан. А коли мало — то и другую, и третью прихватит.

— Что ж он разве не брезгует, что та или другая любила другого?

— Гм! Ну и чудак же ты, барин, как погляжу я на тебя: и человек этого частенько не разбирает, а уж зверь и подавно.

— А все же, дедушка, лучше, как раньше другого не знала.

— Да оно как, барин, не лучше, коли не шевелена, а все же и то надо сказать — что «ведь от того море не погано, что собаки полакали».

— Ну, брат, я такую пословицу в первый раз слышу.

— А вот поживи подольше, так еще и не такие узнаешь.

— Эта, дедушка, и одна да хороша, а пуще того правдива.

— Так ведь не я ее выдумал, а они, брат, все мудрены да безоблыжны и слагались веками, значит, сам мир пришел к эвтому с опыта.

— Верно! Справедливы твои речи, а ты все-таки собирайся, чтоб завтра пораньше отправиться.

— А мне чего собираться, я, почитай, хоть сейчас так готов ехать.

— А Серко твой дома?

— Дома, да я все-таки привяжу его к ночи.

— Ну, а Танкредушку взять?

— А на чего его, барин? Он ведь на сворке не ходит, к этому не приучен, так, пожалуй, пакостить еще станет?!

— Ходить-то он хоть и ходит, да плохо — уж шибко азартный.

— Ну вот то-то и есть. А не ровен час, зверя угонит — так после сам досадовать будешь.

— Верно, дедушка! Лучше оставим. А ты вот выпей теперь водочки да приезжай совсем пораньше утром, а я прикажу Михаиле все приготовить, чтоб нам не голодовать в случае неудачи.

— Ну да, вестимо, без этого нельзя… На бога надейся, а сам не плошай, — так и пословица говорит.

— Верно, дедушка, верно! А вот ты сегодня не ложись с хозяйкой, а то фарту не будет.

— Вишь, чего еще выдумал — не ложись с хозяйкой! Да я ведь уж старик, а вот ты не заглядывай в окна-то! — шутил старик, направляясь в сени.