— Как так? — спросил я.

— Да вот они (промышленники) вчера, тоже случайно, наткнулись на его берлогу, обложили и счастливо убили.

— А ты, ваше благородие, рази там был? — спросил один из зверовщиков и утимился на меня.

— Был, брат! Вот с ним! — сказал я, указывая на Полуэктова, и передал все подробно, как это случилось.

— Ну хранил вас господь! А то, боже упаси! коли б потрогали этого зверя! То мы с товарищами и диковали, видя старые занесенные следы куль берлоги. Что, мол, за оказия — кто ж тут топтался? А потом и след-то выправили, откуль двое приходили и как ушли под гору, — говорил тот же здоровенный промышленник и размахивал руками в знак особого удивления.

Я велел сварить обед и накормить охотников. Но так как время было дорого, приходилось ехать, то я и не дождал их завтрака, а они коротенько рассказали мне, как убили зверя одним метким выстрелом маленько повыше глаз, в разбор, как выражаются промышленники, когда крепко облежавшийся медведь тихо полез из дыры и, будучи заломлен стягами в лазе, выставил свою голову.

Невытянутая шкура зверя, по неоднократному обмеру, оказалась в 19 1/2 четвертей и имела великолепный серебристый нацветпо черному волосу. Отдавали зверовщики эту замечательную медвежину за девять рублей, но у меня не было и этих денег, а затруднительность выделки, в таком захолустье, заставила нас всех отказаться от покупки.

— Ну что, Полуэктов! Теперь видишь, кто спасался под кучей и что могло случиться с нами, если б ты потыкал в дыру, когда еще было рано и зверь лежал некрепко? — спросил я Андрея.

— Молчи, барин! Меня и сейчас мороз подирает, как вспомню про это, — отвечал он и нервно потряс головой.

Я сел на коня и, по обыкновению один, поехал домой, в свою очередь обдумывая всю эту штуку.

Возвратившись к этому времени, мне хочется рассказать довольно курьезное обстоятельство. На рождестве все рабочие после тяжелого труда в партии просились выйти в «Русское место», чтоб отдохнуть и хоть немного погулять в Бальджикане. Просьба их была так основательна, что я, оставив в тайге необходимых сторожей, вывел всю команду в караул и приготовил для гостей водки.

Наш общий отдых продолжался дней 5 или 6; ограничивался одним заскорузлым Бальджиканом, и, несмотря однако же на это, веселию не было конца. Посиденки и вечеринки сотворялись каждый день и едва ли не в каждом доме семидворового караула! Чего-чего, только не производили мои партионцы на этих праздниках! И все бы хорошо — да, видите, не хватало караульских львиц, а потому неминуемо явились столкновения, неудовольствия и потеребки… Что делать, без этого нельзя: приходилось разбирать, умиротворять и воевать самому. Но так как это, конечно, неинтересно, то я и умолчу, а расскажу лучше про курьез.

На второй день праздника, в день своего рождения, лежу я на кровати и слушаю песни, доносящиеся с улицы, разгулявшихся партионцев и местных казаков. Как вдруг отворяется моя дверь, входит Полуэктов и переминается с ноги на ногу.

— Здравствуй, Андрей! Что, брат, скажешь хорошенького?

— Да до вас я, ваше благородие! Просьбу, значит, имею.

— Ну, говори, что тебе надо!

— Да заложили мы бег…

— А! Значит, денег нужно! Но ведь ты знаешь, что у меня нет лишней копейки…

— Нет, барин! — перебил меня Андрей. — Денег не надо, на то есть свои, а вас хочу просить…

— Ну, о чем же?

— Да, видите, условие бега в том, чтобы казаку Юдину бежать сто сажен, а мне с половины, — значит с пятидесяти, с человеком!..

— То есть как с человеком? Не понимаю!

— Да мне на закукорки сядет человек, я и должен бежать с ним; а он, значит, простой.

— Что ты выдумал? Этак ты всегда проиграешь.

— Нет, барин, не проиграю; уверьтесь! Бегивали не раз — знаем! А вот только надо безоблыжного седока, чтоб сноровил, да не тянул на их руку.

— А, понимаю! Ну так что же?

— Так вот и хочу просить вас…

— Проехать на тебе — так, что ли?

— Так точно! Я уже знаю, что вы не схлюздите…

— А сколько закладу?

— Пять рублей.

— Ну, а если я схлюзжу?

— Нет, надеюсь!..

— А когда бежать?

— Да сейчас! Все ждут.

— Ну а мера размежована?

— Все готово, и колышки забили.

— Хорошо — я сейчас выйду.

Повеселевший Полуэктов вышел вон из избы, а я тотчас надел вместо тяжелых кунгурских сапогов легкие козьи унты и, надернув на себя одну фланелевую блузу, вышел на улицу.

Все сняли шапки и посмеивались. Бегунцы — казак и Андрей — в одних теплых чулках на ногах, одних дабовых, синих, нижних «невыразимых» и легких, до пояса подобранных халатах, стояли на местах и ждали только меня — седока! Тот и другой бледнели от волнения и топтались на месте, словно ретивые бегунцы (скакуны).

— А верна ли мета? — спросил я.

— Безоблыжно, ваше благородие; пожалуйте!

— А кто сигнальщик?

— Я, барин! — вскрикнул Васька. — Вот как махну красным платком, так и катайте.