Шрифт:
— Принес?
— А то как же.
— Знаешь што? Я буду рубить, а ты читай. Мамка услышит, что работаю, и не выйдет.
Под размеренные удары топора и треск раскалывающихся дров Петька читал письмо:
„Теперь расскажите нам, как ваши дела, ребята? Сделали ли вы что-нибудь по хозяйству? Читаете ли вы книжки, которые мы вам дали? Летом мы, наверно, снова приедем в ваши места“.
— Это здорово!
Петька продолжал:
„Как дела со школой? Мы очень боимся, что вы еще-плохо читаете и потому не можете как следует разобрать то, что написано в книжках“.
— Как будто знают, черти, что мы тут наворотили!
„Старайтесь уговориться с родителями, чтобы пускали в школу. Надо хорошо читать, писать и считать для вашей работы“.
— И считать, да. А то вон мы просчитались и кормушку всю испоганили.
„До свиданья, ребята. Пишите нам, как ваши дела. Мы будем очень рады получить от вас письмо. Пионеры отряда имени Калинина“.
— Таки-то дела, — вздохнул Петька, пряча письмо. — Надо им написать.
— Смеяться, поди, над нами будут.
— Они не такие.
— Такие, другие, а все одно будут.
— Ми-итька!
— Мамка кричит. Приходи завтра, книжки почитаем. Завтра мамка уйдет.
— Ладно.
Петька ушел, а Митька, взвалив на плечи охапку дров, перевязанную веревкой, пошел в избу.
Письмо взбудоражило ребят. Им снова захотелось приняться за какое-нибудь дело, но подходила зима, а какие могут быть дела в зимнее время.
— Надо к весне что-либо смастерить, — говорил Митька, шагая по примерзшей земле: — только такое сделать, чтоб наверняка. И чтоб больше не драли.
— Поучиться б эту зиму как следовает, — затянул свое Петька: — а то прямо перед ребятишками стыдно. Дразнют, как на улицу выйду. Ни тебе поиграть с ними, ни подраться. А вчера, знаешь, Сережка Панфилов что ляпнул?
— Ну?
— Ты, говорит, в пионеры записался, я, говорит, знаю. Красный галстук у тебя есть, да только отец-то твой этим галстуком тебя отмочалил.
— Вот дьявол! Откуда ж?
— А лих его знает. Должно, мамка соседке сказала, та другой, а там и пошло. А дальше он так говорит: ты, говорит, пионер, так показуй другим пример. А ты вон неучем ходишь. Читаешь, как коза — мэ-мэ-мэ…
— И при всех? — ужаснулся Митька.
— Не было никого при этим разговоре. Я ему сказал: будешь, говорю, звонить — я те в уши такого трезвону напущу. Помалкивай, пока цел.
— Ну, а он?..
— Маленько испугался, только рази он смолчит? Рази стерпит?
— Проходу ребята не дадут.
— Да, тогда уж нос подальше.
— И что это за беда такая! — после долгого молчания начал Петька. — Кажись, отец у меня ничего, мужик хозяйственный, работяга, понимает, что к чему, а вот в этим месте уперся как бык и ни тпру ни ну. Как что, так сейчас сапоги на печь, книги под лавку, сиди, говорит, и молчи. И что ему эта школа далась?
— А знаешь, какая моя думка об этим? Стыдно ему, что сам он малограмотный, — сказал Митька. — Завистно ему, что сын больше его знать будет, ну он и кобенится.
— А что ж. Похоже на правду. Только пользы он своей не знает. Коли ему поздно учиться, так мне в самую пору. Вырасту — помощником буду. Где что по хозяйству получше сделать — я книгу почитал — и ладно.
— Понимать-то он понимает, да влезло ему в башку полено и торчит.
— Однако надо книжки почитать, что прислали. Время-то не ждет.
Зима в этом году была суровой и долгой. Снег лежал толстым слоем, обещая хороший урожай, но морозы крепчали с каждым днем.
И как на зло, когда в школе занятия на время из-за морозов прекратились, Петькин отец смилостивился над сыном.
Как-то вечером, лежа на печке в теплой избе, он подозвал к себе Петьку и, гладя его по голове, сказал:
— Ну, будет тебе дураком сидеть. Отправляйсь в школу. Учись. Да чтоб хорошо выучился, гляди мне.
Петька высвободился из-под отцовской руки и, хмуро глядя на его с лета сохранившее загар лицо, пробурчал:
— Надо было раньше.
— А раньше я что — тебя за хвост держал?