Теперь же вместо изб стояли обгорелые, полуразвалившиеся стены. Трупы домов.

Обугленные бревна жирно чернели под слоем блестящего, чистого-чистого снега.

Нетронутая пелена разлеглась от колодца до горелых раскоряк, бывших некогда общинным овином. И ничего. Даже птичьих или звериных следов. Только под легким ветерком едва заметно раскачивалось ведро над колодезным срубом.

– Дней пять назад снег шел, – подтверждая догадку Никиты, проговорил Добрян. – Он уже на остывшее пепелище падал…

– Кто ж так мог? – Улан-мэрген зябко повел плечами. Он так и зыркал по сторонам, не снимая стрелы с тетивы.

Еще месяц назад Никита, не задумываясь, ответил бы: «Твоя ж татарва и постаралась…» Но сейчас он смолчал. Мало ли кто? Места не глухие. Даже наоборот – очень наезженные места. По дороге не только купеческие обозы ездят. Вдруг обидели ненароком проезжих? Хотя… С другой стороны, какая же обида должна быть, чтобы вот так вот обойтись с людьми?

– Не нравится мне здесь… – пробормотал Вилкас. – Мерзко как-то…

Де Тиссэ только сопел. Из прорезей шлема вырывались облачки пара. Но ладонь с рукояти меча рыцарь не убирал.

– Кому же такое понравится? – не поворачиваясь, бросил Добрян. Он напряженно вглядывался в пожарище. – Посмотреть надо бы…

– Что смотреть? – пожал могучими плечами литвин. – Все следы снегом занесло. Вона целина какая!

– Могли обломки стрел остаться, раны на трупах. Если тела остались, само собой.

– Должны остаться! – уверенно сказал ордынец. – Зверья не было. Падальщиков. Ни воронов, ни лис с волками.

– Вот это мне и не нравится, – почесал бороду смолянин. – Должны были звери и птицы на запах человечины сбежаться. Особенно волки – на дармовщинку-то. Слышали, как завывают по ночам? А тут ни одного.

– Дым, – высказал предположение Никита. – Запах дыма может зверей отпугивать.

– Гарь застарелая, – возразил охранник. – Даже я чую. Да и когда пожарище воронов пугало?

– Я пойду, разведаю. – Никита спрыгнул с коня. – А вы по сторонам глядите.

– Не боись! – усмехнулся Вилкас. – Спину прикроем!

С первого же шага парень по колено провалился в рассыпчатый снег. Пошел неторопливо, внимательно прислушиваясь и приглядываясь.

«Возможно, трупы есть. Только снегом их занесло. Замело-заровняло».

Вот бугорок, выделяющийся на искристой глади. Не здесь ли лежит один из жителей сожженной деревни?

Поразмысли, парень вытащил меч. Осторожно потыкал сквозь снежную толщу.

Нет. Ничего. Смерзшийся труп – преграда нешуточная, сразу почувствуешь.

– Ну, чего там? – Это Добрян.

– А ничего!

– Ну давай, дальше смотри…

«А то без тебя не знаю…»

Дома здесь стояли по старому обычаю, принятому еще в незапамятные времена: кругом. Так проще скотину укрывать от зверей лесных, да и самим защищаться от разбойников, которые зачастую похуже зверей оказываются. Раньше такое кольцо домов обносили надежным тыном – разрасталось селение, превращаясь в город, а сам частокол превращался в крепостную стену. Позже стали окружать крепким плетнем. От хищников в зверином обличье убережет, и ладно. От лихих людей не загораживаться нужно, а отбиваться звонкой сталью. Или кланяться и дань платить.

Здешних обитателей плетень не уберег.

Сразу в двух местах его обрушили (хоть под снегом и не видно наверняка, но голова у человека все же для того, чтобы догадываться, а не только шапку носить) и ворвались внутрь. Как могло быть дальше, Никита представлял прекрасно. Факел в стреху, еще один на сенник… Выскочивших селян – в копья, мечи, кистени. Можно позабавиться, удаль показать молодецкую, пострелять из луков, выхваляясь друг перед другом, кто ловчее попадет в отчаянно петляющего мальчишку. И ведь не выйдет из леса худющий бородатый старик с посохом, не покарает убийц за злодеяние. Дядька Горазд, чего лукавить, один такой на всю Русь был, во все села поспеть не мог. Даже если бы очень сильно захотел.

Но остались же у него ученики?

Двое уж точно, если не больше.

Никита и Федот.

И если Федот избрал путь насилия, отказавшись даже от русского имени, он, Никита, должен уравновесить то зло, которое привнесет в мир старший ученик Горазда. Если старик не выдумывал, то у чиньских мудрецов существовали два понятия: ян и инь. Две стороны одного клинка. Неразрывные, но вместе с тем полная противоположность одна другой. Как нет света без тьмы, тепла без холода, жизни без смерти, так и ян не может существовать без инь, борясь между собой, но дополняя друг друга.