— А детей? Машка, ты хочешь детей? — перебил ее Панкратов, и руки снова обхватили ее талию. — Мне тут одна шальная мысль сегодня в голову закралась…

— Какая?

— Ты вообще как к детям относишься?

— К чужим? Или как?

— Или как… Ты ребенка вообще собиралась когда-нибудь родить? — Он неожиданно засмущался самого вопроса, но все равно упрямо повторил:

— От меня ты ребенка хочешь?

— Издеваешься? — Маша отстранилась и внимательно посмотрела в его глаза, обведенные темными полукружьями.

— Не хочешь?! Ты не хочешь от меня ребенка?!

От меня принципиально или просто…

— Володь, ты совсем чудной. — Каким-то неповторимым материнским жестом она привлекла к себе его голову и, поцеловав в висок, смущенно пробормотала:

— Я не хочу от тебя ребенка, Панкратов! Я хочу от тебя троих детей, как минимум!

Двух девочек и одного мальчика. Или наоборот.

Мне все равно. Только чтобы это были твои дети, и чтобы мы с тобой .

— Ну вот, здрасте! Опять сырость! — Володя с трогательной нежностью вытер ей щеки и потребовал с нарочитой строгостью:

— Перестань, Мария Ивановна, слезы лить по поводу и без повода! Все теперь позади…

— Нет, ничего еще не кончилось, Володя. — Она замотала головой и, почти с силой вырвавшись из кольца его рук, отбежала на безопасное расстояние. — Как ты не понимаешь, что ничего не кончилось? Мы с тобой как два идиота мечтаем о несбыточном, а все.., все только начинается! Все это жуткое и страшное, оно буквально сконцентрировалось сейчас вокруг нас!

Закончить свою речь она не успела. С жутким скрежетом оконное стекло разлетелось на мелкие осколки, и к Машиным ногам упал большой камень. «Вы умрете!» — значилось в записке, привязанной к камню обычной бельевой резинкой.

— Ото Какое смелое заявление! — пробормотал Панкратов, среагировавший на разбитое стекло мгновенно швырнул на пол Машу, сам улегся сверху и, невзирая на ее возмущенное кряхтение, внимательно изучал теперь послание. — Как думаешь, это он?

— К-кто? — просипела она и тут же возмутилась:

— Да слезь ты с меня наконец! В тебе же центнер!

— Нет, всего лишь восемьдесят пять килограммов. — Володя шутливо шлепнул ее чуть ниже талии и посетовал:

— Да, видимо, с детьми пока придется повременить. Наш «потрошитель» что-то совсем распоясался. Придется выходить на тропу войны, хоть мне этого и не хочется.

Он попробовал подняться, но Маша вцепилась в его плечи и, комкая ткань рубашки судорожными движениями пальцев, заплакала.

— Володя, не уходи, пожалуйста! Я тебя очень прошу! Не оставляй меня! Мне страшно!

— Ну что ты, дурочка. — Он довольно хохотнул и поцеловал ее в макушку. — Я не оставлю тебя никогда, не надейся. Мне просто нужно спуститься вниз и взять кое-что из машины. Это пара минут, не более. Потом я сделаю один звонок, а потом мы с тобой соберемся и навестим Гарика, упокой, господи, его подлую душу…

— Зачем?! — в ужасе прошептала Маша, вспомнив мертвое обнаженное тело в брызгах воды.

— Ну милая, мы же должны до приезда милиции все там осмотреть и хотя бы пальчики твои стереть. Наследила ведь?

— Да, наверное… — Маша удрученно наблюдала за тем, как Панкратов поднимается, поправляет одежду и направляется к выходу из спальни. — Володя!

— Да, милая?

— Мне ждать тебя здесь?

— Как хочешь. Дверь я запру. Ничего не бойся.

Кругом люди…

Люди… Там тоже были люди. Причем не через три сотки заросшей травой земли, огороженной забором и дебрями боярышника, а через стенку. Да и сама она была там все то время, пока Гарику кто-то ломал хребет. И кого это спасло? Нинка тоже не одна осталась в той коммуналке, но это никого не остановило…

Входная дверь на первом этаже с грохотом захлопнулась, и в тишине отчетливо стало слышно, как в замке дважды повернулся ключ.

Маша отползла в дальний угол, подтянула ноги к животу и замерла, едва дыша. Про то, как томительно начали красться секунды, и говорить нечего: время всегда останавливается в таких случаях.

А тут еще его и отследить невозможно, потому что нигде в спальне не было часов, ни в изголовье, ни на прикроватной тумбочке, ни на стене.

Осколки разбитого стекла на полу отражали свет хрустальной люстры под потолком, и отражение это было чрезвычайно надменным и холодным. Или просто это ветер, врывающийся через открытое окно, дополнял картину и делал все вокруг пустым и неуютным.

На нее вдруг снова накатила зевота. Маша изо всех сил стискивала челюсти, но их словно раздирало невидимой сильной рукой.

Все эти игры в детективов и череда убийств, произошедших в непосредственной близости от нее, не прошли бесследно. У нее снова начинается это. Помнится, в детстве она могла уснуть прямо на уроке, закрывшись ото всех стопкой учебников.

Начиналось с дикой зевоты, выворачивающей челюсти, а потом следовал неизбежный провал в сон.

Вот и сейчас все начало уплывать куда-то. Свет стал преломляться под самыми немыслимыми углами, угол комнаты отодвинулся и пропал, а скрип оконной рамы, гулко отдающийся до сего момента в ее ушах, исчез.