Что значит надежда для меня, почему сейчас пишу об этом? Потому, полагаю, что она никогда не даёт определённого ответа, не пугает несомненностью, вселяет ожидание, не торопит со скоропалительными выводами, учит быть терпеливым, может даже где-то и упрямым (хотя упрямства мне не занимать).

Подобно всем, кто в поисках ответа на свои информационные потребности находит единственный выход, надежда вновь предоставляет шанс, открывающий незнакомую перспективу. И опытные библиографы это хорошо знают. Они только в крайне исключительных случаях могут сказать читателю «нет», иначе это — потеря квалификации. Критически проверить себя, заглянуть внутрь своего Я — вот что значит общаться с надеждой.

Теперь с опорой на надежду попытаемся прочесть «Библиотечный финал», последнюю часть моей симфонии в прозе. Библиотечный финал — собирательное понятие, в нём предполагается рассмотреть возможные варианты дальнейшего бытия библиотеки и перспектив развития научных исследований. Каковы они, что нас ожидает? «Сумерки» библиотековедения — я бы поставил такой диагноз, изучая карту сегодняшнего их состояния. И библиотечная наука, и библиотека, и книга, используя медицинскую терминологию, находятся в состоянии ослабленного иммунитета. «Сумерки» надо понимать двояко: это и движение к ночи, к закату дня, но «сумерки» — это и надежда, ожидание рассвета, наступление нового утра [85] .

Если оглянуться назад, в ушедшее столетие, то среди «сумеречных», осенних реалий, с которыми надо расставаться и не брать в новое тысячелетие, я бы назвал: «узкое» понимание библиотеки и её роли в обществе; потребительское отношение к библиотечному делу; жёсткое подчинение идеологическому диктату; контроль за доступом к «запрещённой» литературе; некомпетентность управления; случайный подбор кадров на руководящие должности. А с наступлением после сумерек «утра» хотелось бы зримо ощутить: понимание обществом библиотечно-библиографической деятельности как составной части отечественной и мировой культуры; постоянную заботу государства о состоянии и развитии библиотек и библиотечных кадров; ощутить библиотеку как фрагмент универсального «третьего мира», в котором сосредоточены не только научно доказанные, но и альтернативные тексты, не подтверждённые экспериментально, имеющие право на ошибку.

Вообще учёный, изучающий проблемы библиотечно-библиографического знания, обязан задумываться над тем, как меняется карта его науки и смежных областей. Но мало размышлять о наблюдениях и накопленных фактах, надо ещё попытаться понять, почему накапливались именно эти факты, почему разыскания идут так, а не иначе.

Говорить на эти темы применительно к нашей науке довольно сложно. Библиотековедение — это, как я уже писал во введении, не единая, а комплексная наука. Поэтому ответ на вопрос о положении дел в отечественном библиотековедении и его оценки будут зависеть от того, насколько популярна та область библиотековедения, которую данный учёный представляет, от его научного и жизненного опыта.

Для одних — лучшее время осталось позади, поскольку то, чем они занимались, оказалось бесперспективным или просто вышло из научной моды. (Кстати, рассуждая о науке, явлением научной моды нередко пренебрегают — и напрасно). Немодно стало заниматься общетеоретическими проблемами: изучением объекта, предмета (ов) и методов библиотеко- и библиографоведения, оценками качества предоставляемых услуг. И тут есть исторические причины. Они связаны с негативным отношением Академии наук к библиотековедению, считающей его дисциплиной прикладной. А библиотековедение, по иронии судьбы, зародилось как раз на академической почве. И опыт БАН это подтверждает. Библиотековедение обнаруживает родство с такими академическими дисциплинами, как литературоведение, филология, археология и палеография. Тем не менее, факт непризнания остаётся фактом.

Немодно изучать и тем более сравнивать восприятие чтения традиционных текстов и текстов, представленных на дисплее. По культурному воздействию это абсолютно разные вещи, чтение книги более тонкая функция культуры. Многие памятники прошлых веков непереводимы в электронный вариант, и, если полностью переходить на виртуальный способ чтения, то они будут просто потеряны для читателей. Где-то на периферии моды остались проблемы сравнительного и международного библиотековедения, его истории, профессиональной подготовки кадров. Напротив, в моде изучение новых информационных технологий, рассуждения об электронных библиотеках, проблематика виртуальных библиотек, концепции библиотек будущего. Модно делать прогнозы, сложнее отвечать на вопросы, почему они не сбываются, когда наступает время их осуществления [86] .

Скажу сразу, что с моей точки зрения, ничего особо увлекательного сегодня в отечественном библиотековедении не происходит. Как и в любой науке, есть работы хорошие и не очень; хороших — меньше, «не слишком хороших» — больше. Большинство действительно ценных библиотековедческих работ имеют весьма специфический характер [87] . Специальные библиотечно-библиографичес-ие журналы редко читаются подряд. О них почти не знают (сколько раз с этим сталкивался!) гуманитарии широкого профиля. В целом, несмотря на ежегодные международные форумы, мы наблюдаем в библиотековедении и библиографоведении штиль. Видимо, и это естественно, — никакие взлёты не длятся слишком долго. А взлёты в 60-70-е годы были, и это — несомненно.

Карта оставшегося в XX в. библиотечного пространства точнее всего может быть представлена перечислением не предметов (книг, сборников, защищённых диссертаций, утверждённых гостов и т.п.), а перечнем авторитетных имён учёных (среди которых, помимо библиотекарей-библиографов, писатели, философы, информатики, литературоведы) и их ценностных ориентации. Так что не стоит искать единый метод, как не стоит искать и однозначный путь к библиотечному финалу. Но, чтобы не заблудиться в библиотечном пространстве, нужен какой-то компас. В дальнейшем я буду обращаться к проектам отдельных личностей и, объясняя их творческий порыв, или «серендипность — интуитивное озарение», попытаюсь очертить возможные варианты (сценарии) библиотечного финала.