В Ташкенте я купил несколько прекрасных больших бухарских ковров и две маленькие, предназначенные для перевозки на верблюдах переметные сумки, сделанные из ковров туркменской работы, а также пару бухарских вышивок и две кашмирские шали. Большие ковры пришлось оставить в Ташкенте, но остальные вещи я захватил с собой, используя их в качестве постельных принадлежностей.

Во время нашего путешествия по пустыне я использовал эти вышивки в качестве одеял. Кашмирские шали были свернуты и сшиты в маленькую связку, чтобы получилась подушка, верблюжьи переметные сумки были подложены под седла. Все эти вещи благополучно добрались вместе со мной, хотя, конечно, они несколько поистрепались в результате такого с ними обращения. Я всегда спал на одном из крайних мест нашего большого куска войлока и пришел к выводу, что вышивки оказались весьма кстати при том сильном холоде, который мы испытывали.

Бухара — величайший рынок каракуля, где ведется его оптовая продажа. Я купил несколько каракулевых шкур, но в конце концов продал их снова, понимая, что перегруженная лошадь может стоить седоку жизни, и важно везти на ней только еду. Нам посоветовали носить туркменскую одежду. Это не было маскировкой в полном смысле, и мы носили нашу обычную одежду под серым шерстяным туркменским халатом, то есть верхней одеждой, и большую черную туркменскую шапку из овчины. Смысл этого заключался в том, что в пустыне издалека мы будем приняты за отряд туркмен. Сам я носил драгоценные вельветовые бриджи для верховой езды, так благородно сохраненные для меня мисс Хьюстон более чем за год до этого. Это делало мою поездку чрезвычайно комфортной.

Прежде чем покинуть Бухару, я купил несколько простых лекарств и, когда я это делал, в аптеку вошли два молодых человека, говоривших на языке панджаби, диалекте языка хиндустани, который я мог понять. Они, очевидно, были индийскими революционерами, хотя я не говорил с ними и не слышал ничего об их занятиях.

Наш план состоял в том, чтобы добраться до Бурдалыка [103] на Оксусе (Амударье) только на лошадях, перевезя заранее фураж на верблюдах и оставив его в определенных местах. В Бурдалыке мы намеревались купить верблюдов. Они замедлили бы скорость нашего передвижения, но, как нам сказали, это был единственный способ преодоления полосы пустыни и степей между реками Амударьей и Мургабом. Мне сказали, что колодцы там настолько глубокие, что веревка, необходимая, чтобы достать в них воды, весила двести фунтов, что невозможно было перевозить на лошади. По одной этой причине нам требовался верблюд. Полоса страны вдоль Мургаба контролировалась большевиками, и мы не могли рассчитывать получить там еду или какую-либо помощь для последующего перехода по пустыне на запад в направлении персидской границы.

Наконец мой маленький отряд из шестерых человек, включая госпожу Мандич, был полностью готов, за исключением нехватки винтовок, которых из необходимых пяти, вследствие подлости властей Бухары, у нас было только три. Кроме того, у меня было еще четыре российских офицера, каждый с винтовкой, которые самостоятельно запасались едой, лошадьми и т. д. Мы стремились отправиться в дорогу как можно скорее, прежде чем новости о наших приготовлениях и намерениях могли достигнуть большевиков. Перехватить группу в пустыне ничего не стоило. Большевикам достаточно было узнать наш маршрут, а потом послать небольшую группу, чтобы захватить колодец. Измученный жаждой отряд должен был получить воду для своих лошадей или умереть, и это был очень простой способ уничтожить или захватить нас.

За день или два до нашего выхода я испытал шок. Большой группе русских, но не только, также дали разрешение пойти в то же самое время и тем же самым маршрутом. Мне это вообще не понравилось. Мой отряд был малочисленным и компактным. Передвижение большого отряда было более затруднительным и занимало большое время, так как требовалось больше времени для добывания воды из колодцев. Однако я не мог этого избежать, и я не знал особенностей этого отряда до тех пор, пока мы не вышли в дорогу. Только тогда я узнал, что их было семеро, и все они без оружия.

Моим последним приготовлением было написание письма в Министерство иностранных дел, которое должно было быть послано в случае моей поимки, и устройства дел для помощи бедным румынским военнопленным. Я оставил деньги Гальперину, чтобы он их выдавал временами понемногу больным.

17 декабря мы покинули нашу квартиру в женской больнице, где я так долго был гостем у Хайдер Ходжи Мирбадалева, и собрались вместе с моими двумя индийскими солдатами и русскими на даче в домике, в котором жил туркмен офицер Азизов. Здесь наша группа окончательно подготовилась к поездке.

Авал Нур, старший из двух индийских сержантов, сказал мне, что при прощании с Казначеем, на попечении которого он и Калби Мохаммад находились, он им подарил каждому по десять тысяч рублей, и что полмиллиона он передал мне через руководителя группы, присоединившейся к нам так неожиданно.

На следующий день, 18 декабря, фактически в день нашего отъезда, я послал Авал Нура к Казначею, чтобы поблагодарить за нагрудные патронташи, которые он прислал, и в то же время возвратить двадцать тысяч рублей со словами, что нашим солдатам хорошо платит наше правительство, и они не принимают деньги подобным образом. Я также передал, что, если сумма в полмиллиона действительно предназначается мне, то отказываюсь от нее по той же причине. Бухарские власти обошлись со мной очень плохо, и я не мог позволить им рассчитаться со мной путем такого денежного платежа. Вернувшись, Авал Нур сказал, что Казначей пришел в ярость и грозился отдать приказ задержать всю нашу экспедицию. Однако больше мы ничего об этом не слышали.

После моего прибытия в Мешхед я узнал, что Куш Беги не говорил о моем отъезде в течение восьми дней, и он был рассержен на Казначея за то, что он позволил мне уехать.

У моих двух сержантов в Бухаре завелось много друзей, и они были завалены подаренными халатами. Им пришлось их оставить. Кажется, здесь, в Бухаре, был такой обычай дарить эти халаты, сшитые из яркого бухарского шелка. Мне тоже подарили несколько, и я сумел выбрать один, который и носил поверх своей обычной одежды.

Теперь вся наша группа была в сборе. Всего нас было семнадцать всадников мужчин, одна женщина и три запасных лошади. Весь день накануне нашего отъезда лил дождь, и было очень неприятно, но в сумерках дождь прекратился. В тот момент, когда мы уже собрались выезжать, обнаружилось, что наш проводник забыл получить пароль. Мы тронулись в путь в восемь вечера, по грязной дороге, окликаемые по пути несколько раз часовыми. При выезде из города наша дорога пролегала вдоль подножья городской стены. Здесь, к несчастью, у нас потерялась запасная лошадь, загруженная провизией, что вызвало задержку на десять минут. В этот момент мы оказались прямо у стены Афганского консульства, поэтому необходимо было соблюдать строжайшую осторожность и тишину. Вскоре мы нашли и вернули пропавшую лошадь и продолжили наше путешествие, и через несколько миль подъехали к железной дороге, как раз в тот момент, когда проходил поезд на Ашхабад. Он замечательно смотрелся в темноте, когда всего в нескольких ярдах от нас промчался паровоз, пылающий искрами горящих в топке дров. К половине второго ночи, проехав восемнадцать верст, мы остановились на ночевку в кишлаке Хумун. Здесь мы немного поели и выпили чая, и провели свою первую ночь на открытом воздухе на войлочной подстилке и под войлочным тентом.