Это были веселые с грустными песнями дни. Охта хранила этот древний обряд с хороводами и заклинаниями.

На убранной цветами и лентами телеге сажалась весна красная из соломы и тряпок с расписным лицом, и везли ее за окраину Охты к речке - жечь-топить.

Молодежь пела и причитала, плясала впереди поезда.

Прошло лето - и еще зима.

Анна Пантелеевна стучала машиной, худобея с каждым днем. Ночами ее мучил кашель - болел низ живота. В феврале она заболела. Грустно игралось мальчику на чердаке. Хозяйка захаживала навестить и помочь. Доктор заявил о перемене климата и об отдыхе от "Зингера". В мыслях Анены замаячил Хлыновск, и весной, когда по расчету должны пойти первые пароходы, собралась она с сыном в обратный путь.

Помню - внес меня отец в чистенький с желтыми скамейками домик. Целовались, плакали отец и мать, потом сел на узлы, и затрясло и засвистело, запрыгали перед окошками дома и деревья и ехал, ехал домик неизвестно куда - мать говорила: к бабушке в Хлыновск…

Приехали к большой реке, до большой лодки с колесами. Сели в лодке на узлы и стали сидеть, покуда не поехали перед глазами деревья и дома, затонувшие в воде.

Ну и Хлыновск. Хибарки, лачужки, залитая солнцем в невылазной грязи кувыркается телега… Крошечный домик, на крыльце старуха, сморщенная, горбатенькая - ну и бабушка… Грустно и неуютно. Да и можно ли здесь жить?

Этот контраст мне памятен. И долго до выезда из Хлыновска я чувствовал разницу жизни здесь и там, где как во сне высились дома, одетые клубами тумана. Где вежливые люди, где ребятишки носят штаны… Я вкусил цивилизацию. От Хлыновска и куда-то дальше к большим возможностям от него - до большой жизни. Здесь, в Хлыновске - это временно… Отсюда начинается период, острый и жадный до жизни.

Глава двенадцатая

ДОМ МАХАЛОВЫХ

"Зингер", надорвавший здоровье матери, отразился и на моей жизни, переведя ее в другую, отличную от келейки, обстановку.

Деньги, заимообразно взятые на покупку машины, надо было отработать. Мать поступила в услужение к Махаловым. Механический же виновник этой комбинации был водворен на жительство к бабушке Федосье, где бездействовал, отдыхая челноками и колесами от усиленной двухгодичной работы на Охте.

Если дом Тутиных был для меня архаическим детинцем, где я получил осознание древнего быта, то дом Махаловых являлся переходным этапом к современности.

Махалов, Семен Вахрамеич, старик, умер от необычайной болезни, то есть он не умер от апоплексии, обычно прекращающей жизнь ему подобных. Он был один из главных воротил Хлыновска, распоряжавшийся в городе, как в своем собственном доме: он планировал бульвары и площади, проводил водопровод, наладил богадельню и на удивление сограждан возвел этот свой дом и насадил вокруг него огромный сад, причем посадка производилась многолетними деревьями, доставленными из леса, что было тоже одной из первых проб посадочной культуры в городе.

Зная Прасковью Ильиничну, его жену, можно было заключить, что и она играла большую роль в затеях мужа: смелая, решительная, с самородным вкусом, она, конечно, взманивала еще сильнее и без того несдержанного, рискующего в предприятиях человека, каким был Махалов.

Маха лов был хищник до дела. В сырье окружающей его жизни, среди мелких скопидомских нажив, когда сидение на денежном ящике и было окончательной коммерческой целью среди авось и небось обывателей, он себя чувствовал на Поволжье, как в девственном лесу, еще не тронутом человеческой энергией.

Города вверх и вниз по Волге были введены в сферу его дел и влияния: махаловские конторы и представительства были вкраплены тут и там, но и этого ему было мало.

Опьяненный собственным успехом и творческим позывом, говорил, бывало, Семен Вахрамеич в бражничающем кругу приятелей:

–  Эх, вы, тугоумы, да нет на Волге лучшего места как Хлыновск. Саратов да Самара по старинным нужностям на юру поставлены, а по нынешним временам здесь центру быть. Погоди малость, - отсюда мы в Сибирь пробьемся - линию проведем… - Он планировал рюмками на столе: - Вот тебе: Николаевск, Уральск, степью мимо Оренбурга… От Ивановки по гряде мост будет: ширины здесь с версту не наберется, а там прямо по Венцу - дуй без остановок… Гладь, а не дорога.

Бородатые приятели-хлебники улыбались хоть и скептически, но заражались надеждами Махалова, потому что в дела его больно верили.

Второй проект взволновал не только заволжских помещиков, но и губернские города, а чрез них и Министерство путей сообщения. Проект этот заключался в переведении фарватера Волги в один рукав, то есть в уничтожении Воложки.

В свое время мне довелось увидеть в архиве нашей управы, как музейную редкость, этот сногсшибательный проект с разъяснительными примечаниями и с докладной запиской самого Махалова.