— По-моему, туда, — неуверенно ответил Генка, продираясь сквозь густой кустарник.

Они остановились, прислушиваясь, и по усилившемуся шуму дождя (тут казалось, будто он лил на асфальт, даже раздавалось легкое потрескивание) ребята поняли, что перед ними река. Несмотря на стрекот дождя и журчанье, они ее различали, а потом, всмотревшись, увидели, а может, скорее почувствовали ее шуршащее движение. Осторожно подошли. На той, невидимой стороне реки было всегда полно рыболовов, туристов, горели костры. Сегодня дождь прогнал всех. Вдруг, чуть-чуть слева, где-то далеко-далеко ребята заметили крохотный, как далекая звезда, огонек. Он то мигал, пропадая, то появлялся снова.

— Это в селе, — сказал Генка, — значит, кто-то не спит еще, хорошим ориентиром нам будет…

— А мы там ни в какой овраг не свалимся?

— Нет, там луг, а потом поле, оно ровное. Мы с братеником как-то ходили туда. И аптеку я видел…

— А кто же ночью в ней?

— Найдем, домой сходим.

— А ты знаешь, где он живет?

— Кто он?

— Аптекарь…

— А может, это не он, а она, — засмеялся Генка.

— Может.

— Увидим. Раздевайся.

Они сняли с себя одежду, свернули ее в узелки. Дождь сразу же холодными струями набросился на них.

— Ух, вот это душ, — бочком, как бы боясь свалиться с обрыва, стал продвигаться к реке первым Генка. Борис шел следом. Генка чувствовал на своем плече его горячее дыхание. Ступили в воду. Какой теплой она показалась! Они даже постояли в ней некоторое время, согреваясь, наслаждаясь этим нежданным теплом.

А потом, держа в одной руке узелки, поплыли на боку, меняли руки — странно, уставала не та рука, которой они гребли, а та, в которой держали одежду.

— Что-то долго нет берега, — тяжело дыша, говорил Борис, — вроде бы и не широко здесь…

— Может, мы уже к городу подплываем, нич-ч-ч-чего не видно, — сказал Генка.

— Я плохо плаваю, — хриплым от усталости голосом выговорил Борис.

— Ничего, ничего, уже скоро, держись, Борька!

Борька и сам знал, что надо держаться, но уставала уже не только та рука, в которой он держал одежду, но, самое страшное, и та, которой он греб. Он переложил в нее одежду, но тут же почувствовал, что уже обе руки занемели, словно отнялись.

— Не могу больше, Ге-е-нка! — с отчаянием выдохнул он.

— Бери одежду в зубы! — выкрикнул Генка, подплыл к нему, они столкнулись. — Переворачивайся на спину.

— Не умею на спине…

Генка, барахтаясь, он тоже сильно устал, схватил Борькину одежду зубами и вновь, уже сквозь стиснутые зубы, промычал:

— Нырни, под водой будет легче.

Борька послушался, слегка притонул, руки его расслабились, и тут же почувствовал, что под водой и действительно стало вроде бы легче, этот короткий миг отдыха, когда он не греб, а просто расслабился, придал как бы новых сил. Он резко толкнулся о воду ногами, вытянув вперед руки, и снова поплыл. И тут же ощутил дно первым: у него ноги были длиннее Генкиных. Вслед за ним стал на дно и Генка. Пошатываясь, они вышли из воды, взобрались на берег и, не сговариваясь, трусцой побежали на огонек. Дождь уже не казался таким холодным, хотя они и не надевали рубашек, бежали, держа узелки с одеждой под мышкой. Луг был ровен, и ступням было приятно ощущение бархатистой мягкости травы, а от холодящей дождевой воды, напитавшей землю, ноги вовсе не мерзли, лишь казались более легкими и совсем не ощущали колючек.

Но лишь только началось поле, ребята сразу же почувствовали под ногами что-то жгуче колючее и решили надеть кеды.

— Это стерня, — сказал Генка. — Когда мы с братеником сюда приходили, тут росла пшеница. И тропинка была в ней через все поле к селу. Все время вправо и вправо, почти к самой аптеке.

— Найдешь ты сейчас эту твою тропинку, — сердито сказал Борис. — Давай уж лучше не вправо, а влево, вон на тот огонек…

Шуршал по земле дождь, шуршала под ногами, сминаемая кедами, стерня, она теперь уже не казалась колючей, а мягкой, податливо ломкой, по ней, так же, как и по лугу, сейчас идти было очень приятно. Залаяли собаки, откуда-то сладко потянуло запахом сена, коровьим молочным душком, и стало вдруг как-то сразу же уютно, словно ребята уже пришли домой и не будут никого и ничего в этой кромешной тьме разыскивать, идти назад под дождем, переплывать снова реку.

Они наткнулись на плетень, пошли вдоль него.

Так они шли до тех пор, пока не почувствовали, что плетень кончился и под руками образовалась пустота. Вошли осторожно в нее. Под ногами вязко зачавкало.

— Грязь! — обрадованно воскликнул Генка. — Значит — дорога!

— По этим дорогам тут можно бродить до утра. Куда тут сунешься, когда во всех хатах темно.

— На огонек! — дурашливо засмеялся Генка. — Мы бы могли, конечно, в любую хату постучаться и спросить, где аптека, но зачем же будить людей. Еще кто-нибудь по шее даст, как говорит мой братеник.

А огонек по-прежнему мигал слева, звал к себе. Единственный огонек на все село.

Ребята прошли одну улицу, другую, и огонек все увеличивался, приближался.

Наконец они уже ясно увидели, что свет этот в окне небольшого кирпичного дома. Торопливо двинувшись к нему, они чуть было не уткнулись лбами в забор, поискали калитку, она не была заперта.

Прислушались, нет ли собак. Генка даже подразнил их, полаяв:

— Гав, гав, гав!

Со двора ему не ответили, лишь в соседнем затявкала собачонка да где-то в невидимом курятнике закудахтала потревоженная Генкиным гавканьем курица.