Мистера Тэбрика тотчас же внесли в дом и оказали ему медицинскую помощь. Сомневаться в том, каково его душевное состояние, больше не приходилось: соседи были правы, называя его умалишенным.

Долгое время врачи считали его безнадежным, но мало-помалу он стал поправляться, и в конце концов к нему даже вернулся рассудок, так что прожил он до глубокой старости. Да уж если на то пошло, жив он и по сию пору!

Теплым воскресным утром в конце февраля Джон Кромарти и Жозефина Лэкетт, предъявив у турникета зеленые билетики, вошли в зоологический сад. В воздухе уже веяло весной, и к этому аромату примешивался запах зверей: яков, волков, мускусных быков.

Однако эти два посетителя ничего не замечали: они были влюблены друг в друга, к тому же только что поссорились.

Они подошли к волкам и лисицам и остановились возле клетки с животным, очень похожим на собаку.

— Другие, другие! Вы вечно рассуждаете о чувствах других, — произнес Кромарти. Его спутница не отвечала. Тогда он продолжал: — Вы говорите: один чувствует то, другой чувствует это. Вы вечно рассуждаете о том, что чувствуют или должны чувствовать другие. Я предпочел бы, чтобы вы забыли о других и поговорили о себе, но мне кажется, что вам потому приходится распространяться о чужих чувствах, что сами вы их лишены.

Зверь напротив них не был привязан. С минуту он внимательно разглядывал посетителей, потом сразу позабыл об их существовании. Он обитал в ограниченном пространстве и не вспоминал о внешнем мире, где подобные ему создания метались в клетках.

— Если причина именно такова, — произнес Кромарти, — я не вижу оснований, почему бы вам не заявить об этом открыто. Было бы честнее сказать, что вы ничего ко мне не чувствуете. Нечестно было сначала говорить, что вы любите меня, а затем утверждать, что вы христианка и любите всех одинаково.

— Вздор, — возразила девушка, — вы знаете, что это вздор. Мои христианские взгляды тут ни при чем, просто я многих люблю.

— Вы не можете сильно любить многих, — прервал ее Кромарти, — вы не можете любить чужих людей, как, к примеру, своих тетушек. Никто этого не может. Нет, вы просто никого не любите по-настоящему. Вы это придумали, потому что не имеете мужества признать правду.

— Я знаю, кого я люблю и кого нет, — отрезала Жозефина. — Если вы будете настаивать на том, чтобы я выбрала между вами и кем-нибудь другим, с моей стороны будет глупостью уступить вам.

— Бедный маленький динго, — сказал Кромарти, глядя на табличку. — Они запирают здесь животных, находя слишком неубедительные доводы. Это же обыкновенная собака.

Динго повизгивал и махал хвостом. Он знал, что о нем говорят. Жозефина повернулась к клетке, и ее лицо при виде животного смягчилось.

— Думаю, здесь желали собрать представителей различных видов, даже если это обыкновенная собака.

Они оставили динго, подошли к следующей клетке и остановились против нее, разглядывая обитавшее в ней животное.

— «Борзая собака», — прочла Жозефина. Она рассмеялась, собака поднялась и отошла прочь.

— А вот это волк, — сказал Кромарти, когда они прошли еще чуть дальше. — Другая собака в клетке… Уступить мне… Да вы сошли с ума, Жозефина, если так говорите. Но это показывает, что в любом случае вы меня не любите. Если бы вы меня любили, было бы все или ничего. Вы не можете одновременно любить многих. Я знаю, что люблю вас, и другие, естественно, являются моими врагами.

— Какой вздор! — воскликнула Жозефина.

— Если я люблю вас, а вы — меня, — продолжал Кромарти, — это значит, что вы единственный человек, который мне не враг, как и я — вам. Глупо просто уступать мне! Да, это было бы глупо, если бы вы вообразили, что любите, когда на самом деле этого нет, и я был бы глуп, утверждая это. Если любишь человека, нет необходимости просто уступать. Вам следовало бы носить доспехи!

— Здесь только одни домашние собаки? — спросила Жозефина.

Они направились вместе к клеткам со львами, и Жозефина стиснула в своих ладонях руку Джона.

— Доспехи! Не вижу в этом смысла. Я не в состоянии огорчать людей, которых люблю, поэтому я не могу жить с вами или сделать что-нибудь еще в этом роде.

Джон ничего не ответил, только пожал плечами, отвел взгляд и потер кончик носа. Они медленно брели от одной клетки со львами к другой, пока не подошли к тигру: тот безостановочно метался взад и вперед, поворачивал к посетителям свою большую пеструю голову и бесцеремонно оглядывал их, с непереносимой фамильярностью почти касаясь торчащими усами кирпичной стены.