Она похлопала по дивану рядом с собой и, улыбаясь, ждала, когда Билли подойдет к ней.

Он медленно пересек комнату и присел на краешек дивана. Хозяйка поставила перед ним чашку на столик.

– Ну вот, - сказала она.
– Теперь нам хорошо и удобно, не правда ли?

Билли прихлебывал чай. Она тоже. С полминуты оба молчали. Она сидела полуобернувшись к нему, и он чувствовал, что она смотрит ему в лицо поверх своей чашки. Время от времени он ощущал какой-то странный запах, исходивший от нее. Запах не был неприятным, а напоминал ему… Хм, трудно сказать, что он ему напоминал. Может, так пахнут соленые каштаны? Или новая кожа? Или это запах больничных коридоров?

– Вот уж кто любил чай, так это мистер Малхоллэнд, - произнесла наконец хозяйка.
– Никогда в жизни не видела, чтобы кто-нибудь пил столько чаю, сколько дорогой, бесценный мистер Малхоллэнд.

– Он, должно быть, уехал совсем недавно, - сказал Билли.

– Уехал?
– переспросила она, подняв брови.
– Но, мой дорогой мальчик, он никуда и не уезжал. Он еще здесь. И мистер Темпл здесь. Они оба здесь, на третьем этаже.

Билли осторожно поставил чашку на столик и уставился на хозяйку. Она улыбнулась ему в ответ, а потом протянула свою белую руку и, как бы утешая его, похлопала по коленке.

– Сколько вам лет, мой дорогой?
– спросила она.

– Семнадцать.

– Семнадцать!
– воскликнула она.
– Это же самый лучший возраст! Мистеру Малхоллэнду тоже было семнадцать. Но он, думаю, был чуточку ниже вас ростом, я даже уверена, и зубы у него были не такие белые. У вас просто прекрасные зубы, мистер Уивер, вы знаете?

– Они не такие хорошие, какими кажутся, - сказал Билли.
– В коренных куча пломб.

– Мистер Темпл, конечно же, был постарше, - продолжала хозяйка, пропустив мимо ушей его замечание.
– По правде, ему было двадцать восемь. Но я бы ни за что не догадалась, если бы он сам мне не сказал, в жизни бы не догадалась. На теле у него не было ни пятнышка.

– Чего не было?
– переспросил Билли.

– У него была кожа как у ребенка.

Наступила пауза. Билли взял чашку и отхлебнул еще чаю, после чего так же осторожно поставил ее на блюдце. Он ждал, не скажет ли она еще чего-нибудь, но она молчала. Он сидел, глядя прямо перед собой в дальний угол комнаты, и покусывал нижнюю губу.

– Этот попугай, - произнес он наконец.
– Знаете? Как я не догадался, когда заглянул в комнату с улицы в окно? Я готов был поклясться, что он живой.

– Увы, уже нет.

– Здорово сделано, - сказал Билли.
– Он совсем не похож на мертвую птицу. Чья это работа?

– Моя.

– Ваша?

– Конечно, - сказала она.
– А с Бэзилом вы тоже уже познакомились?

Она кивнула в сторону таксы, уютно свернувшейся в клубок перед камином. Билли посмотрел на собаку и вдруг понял, что и собака так же молчалива и неподвижна, как попугай. Он протянул руку и коснулся ее спины. Спина была жесткая и холодная, а когда он раздвинул пальцами шерсть, то увидел кожу под ней - серовато-черную, сухую и отлично сохранившуюся.

– Боже мой, - сказал он, - просто фантастика.

Он отвернулся от собаки и в глубоком восхищении уставился на маленькую женщину, сидевшую рядом с ним на диване.

– Ужасно трудно, наверное, делать такие вещи?

– Ничуть, - ответила она.
– Я из всех своих любимцев делаю чучела после того, как они умирают. Еще чашечку?

– Нет, спасибо, - сказал Билли.

Чай слабо отдавал горьким миндалем, но ему было все равно.

– Вы ведь расписались в книге?

– О да.

– Это хорошо. Потому что потом, если случится так, что я забуду, как вас звали, я всегда смогу спуститься и посмотреть. Я почти каждый день вспоминаю мистера Малхоллэнда и мистера… мистера…

– Темпла, - сказал Билли.
– Грегори Темпла. Простите, что я спрашиваю об этом, но у вас разве не было других гостей в последние два-три года?

Высоко подняв чашку в руке и слегка склонив голову набок, хозяйка взглянула на него краешком глаза и снова ласково улыбнулась.

– Нет, мой дорогой, - ответила она.
– Кроме вас, никого.

[1] Суиндон, Бат - города в Англии

[2] Чемпионы мира по боксу в тяжелом весе Джек Демпси (с 1919 по 1926 г ) и Джин Танни (с 1926 по 1928 г.)

Всю свою жизнь миссис Фостер почти патологически боялась опоздать на поезд, самолет, пароход и даже в театр. В прочих отношениях она не была особенно нервной женщиной, но при одной только мысли о том, что куда-то может опоздать, приходила в такое возбужденное состояние, что у нее начинался тик, - в уголке левого глаза принималась дергаться кожа, словно она кому-то тайком подмигивала, - и больше всего ее раздражало, что тик исчезал лишь спустя примерно час после того, как она благополучно садилась в поезд или самолет.