Наряду с такими взглядами опять-таки пробивается воспринятое им учение Сальмазия. В одном месте Зонненфельс, совсем в духе Сальмазия, считает причинами требования процентов кредиторами то, что кредиторы лишаются своих денег, несут риск потери их и утрачивают ту пользу, которую они могли бы приобрести посредством покупки приносящих плоды предметов237; в другом месте он признает, что понижение законом разрешенной процентной ставки не является подходящим средством для уничтожения вреда высоких процентов237; еще в другом месте он вообще находит нецелесообразной определенную, законом установленную процентную ставку, так как выше приведенные причины, определяющие процент, непостоянны; законодательная норма или излишня или вредна237.

Глубокое молчание, которым Юсти обходит этот вопрос в сочетании с красноречием, не лишенным внутренних противоречий, которое Зонненфельс проявляет по этому же вопросу, я считаю характерным подтверждением двух фактов: во-первых, того, что во время этих людей учение Сальмазия настолько уже укрепилось в Германии, что даже для тех авторов, которые наименее благоприятно относились к проценту, было невозможно возвратиться к строгой канонистической точке зрения; а во-вторых, того, что до рассматриваемого времени распространение названной теории не было связано ни с каким дальнейшим ее развитием.

Англия, кажется, была той страной, где отвержение учения канонистов в наименьшей степени отразилось в литературе. Благодаря развитию торговли и промыслов она рано созрела для кредитного хозяйства, и ее законодательная власть рано уступила требованиям хозяйственной жизни. Генрих VIII уже в 1545 году отменил запрещение взимания процентов и заменил его только нормированием процента. Временно оно опять было восстановлено в царствование Эдуарда VI, однако уже в 1571 году снова было отменено королевой Елизаветой, и на этот раз навсегда238. Таким образом, принципиальный вопрос, является ли заемный процент справедливым, был разрешен в Англии практически, прежде чем там явилась экономическая теория; а когда она, наконец, появилась, то этот вполне уже решенный вопрос представлял для нее мало интереса. Зато тем больший интерес был возбужден в Англии новым спорным вопросом, который был вызван переменами в законодательстве, а именно, вопросом уместно ли нормирование процента и в каких пределах.

Эти обстоятельства наложили печать на английскую литературу о проценте XVII и XVIII столетий. В целом ряде сочинений рассуждали с большим усердием и о величине процента, о его преимуществах и недостатках, о целесообразности или нецелесообразности его ограничения законодательным путем; но только очень редко, и притом обыкновенно совсем поверхностно, затрагивали вопрос о его хозяйственной природе, происхождении и правомерности.

Я приведу несколько кратких примеров.

О Бэконе, который по времени стоял очень близко к эпохе запрещения взимания процентов и высказался в пользу процента в силу довольно трезвых практических соображений, мы упомянули уже раньше241. Приблизительно двадцать лет спустя даже самый ожесточенный враг процента, Томас Кулпепер, не смел уже приводить доводы канонистов против процента от своего имени, а обошел этот вопрос характерной оговоркой, что доказать несправедливость процента он предоставляет богословам, он же ограничится только тем, что покажет, сколько вреда приносит процент241. Но в дальнейшем он нападает не столько на проценты вообще, сколько на высокие проценты241.

И другой автор, относящийся весьма недоброжелательно к проценту, Джозайя Чайльд, не хочет уже разбирать вопрос о справедливости процента, а указывает читателю, желающему познакомиться с ним поближе, на более раннее, кажется, анонимное сочинение, появившееся в 1634 году под заглавием «The English usurer»242.

Затем он часто называет процент «ценою денег», что, во всяком случае, не служит доказательством его основательного знакомства с сущностью процента, и при случае высказывает мнение, что благодаря проценту заимодавец обогащается за счет должника244, но все-таки он высказывается только за ограничение законом установленной процентной ставки, а не за полную отмену процента. Его противник Норт, относящийся дружелюбно к проценту, рассматривает, подобно Сальмазию, процент как «rent for stock», наравне с земельной рентой; однако для объяснения обоих явлений он ничего не может сказать, кроме того, что собственники уступают лишнюю часть земли и капитала тем, кто в этом нуждается244.

На фоне такого поверхностного отношения к проблеме ссудного процента составляет исключение только один английский автор XVII века — философ Джон Локк.

Локк оставил нам весьма оригинальное объяснение причин и происхождения ссудного процента. Сначала он приводит несколько мыслей, которые весьма напоминают собою точку зрения канонистов. «Деньги, — говорит он246, — вещь бесплодная (barren thing) и ничего не производят; они только путем договора переводят в карманы одного доход, вознаграждающий труд другого». Несмотря на это, Локк находит ссудный процент законным. Доказательством и соединяющим звеном для него служит полная аналогия, существующая между ссудным процентом, с одной стороны, и арендной платой за участок земли, с другой. Ближайшая причина обоих явлений лежит в неравном распределении благ. Ввиду того, что у одного больше денег, чем ему надобно, а у другого меньше, первый находит «наемщика» для своих денег246, точно так же как землевладелец находит арендатора для своей земли потому, что у него слишком много земли, а у того слишком мало. Но почему же должник соглашается платить процент за одолженные деньги? Опять-таки по той же причине, по которой арендатор соглашается платить ренту за пользование землей: деньги — как это подчеркивает Локк — только благодаря деятельности должника в состоянии «произвести» для должника больше 6 %, совершенно так же, как земля «благодаря труду арендатора» в состоянии произвести больше плодов, чем стоит ее аренда. А если, несмотря на это, ссудный процент, получаемый капиталистом, должен быть рассматриваем как плод труда другого, то это по отношению к нему справедливо не в большей степени, чем и по отношению к земельной ренте. Напротив, даже в меньшей, так как земельная рента обыкновенно оставляет арендатору от его плодов гораздо меньше, чем то, что может выручить берущий в ссуду известную сумму денег из полученного дохода после вычета ссудного процента; таким образом, Локк приходит к заключению: «Отдавать деньги за проценты не только неизбежно для многих людей в силу требований хозяйственной жизни и устройства человеческого общества, но и получение дохода от отдачи внаем денег так же справедливо и законно, как получение земельной ренты, причем должник легче может это перенести...»

Едва ли можно утверждать, что эта теория особенно удачна. Отправная точка и окончательный вывод находятся между собою в слишком резком противоречии. Если справедливо, что ссудный процент переводит вознаграждение, созданное трудом одного, в карман другого, который лично совсем не трудится, и деньги которого сами по себе бесплодны, то с этим никак не вяжется взгляд, что ссудный процент все-таки «справедлив и законен». То обстоятельство, что существует несомненная аналогия с доходом от аренды, последовательным образом могло бы привести разве только к выводу, что земельная рента должна быть включена в общее осуждение. Для такого включения теория Локка имела бы достаточно поводов — он ведь ясно называет и земельную ренту плодом труда другого, а между тем ее законность для Локка, кажется, вне всякого сомнения.

Как ни мало удовлетворительна теория процента Локка, все же одно обстоятельство придает ей значительный интерес для истории науки. А именно, в ней мы видим зачатки мысли, что только человеческий труд производит все блага. Здесь Локк скорее применяет эту мысль, чем формулирует, причем применяет ее не очень удачно. В другом месте он ее высказывает более определенно, говоря: «На деле только труд придает каждому предмету различную ценность»248. Впоследствии мы увидим, какое громадное значение приобрела эта мысль для развития проблемы процента в более позднюю эпоху248.