К подобному же заключению приходит и третье обычное, постоянно встречающееся доказательство. Так как отданное в ссуду благо переходит в собственность должника, то и употребление его, за которое заимодавец требует процент, является употреблением чужой вещи, из которого заимодавец не может извлечь дохода без нарушения справедливости. Так, например, Гонзалес Теллес говорит: «Кредитор, который извлекает доход из чужой вещи, обогащает себя в ущерб другому». Еще резче выражается Ваконий Вакунийский184: «Если кто-либо пользуется плодами от ссужаемых денег, все равно, будут ли это монеты или что-либо иное, то он пользуется плодами от вещи, которая принадлежит не ему, и поэтому это совершенно то же, как если бы он украл «эти плоды».

Наконец, довод, довольно своеобразный, который, как мне кажется, был введен впервые в сокровищницу аргументов канонистов Фомой Аквинским, рассматривает процент как обманным образом полученную плату за всеобщее, всем принадлежащее благо, за время. Ростовщики, которые получают обратно сумму, превышающую ссуженную ими на величину процента, ищут предлога, чтобы все-таки представить сделку честной. Этот предлог дает им время. Они рассматривают именно время как услугу с их стороны, за которую они получают выраженный в проценте прибавочный доход. Эта их точка зрения обнаруживается в том, что они-де увеличивают и уменьшают требование процента, смотря по тому, увеличивается ли или уменьшается время, на которое отдается внаем данная вещь. Но время — это общее благо, которое никому не принадлежит в большей мере, но дано Богом всем в одинаковой степени. И если ростовщик требует вознаграждения за время как плату за предоставленное им благо, то он обманывает и ближнего, которому проданное время принадлежит так же, как и ему самому, и Бога, за дар которого он требует вознаграждение185.

Резюмируем: канонисты безусловно считают ссудный процент доходом, который кредитор путем обмана или вымогательства извлекает из средств должника. Кредитор заставляет оплачивать в виде процентов плоды, которых не могут приносить бесплодные деньги; он продает «употребление», которого совсем не существует, или же употребление, которое и без того уже принадлежит должнику в такой же степени, как кредитору и всем людям. Одним словом, как ни смотреть на это дело, процент всегда является доходом паразитов, выжатым или хитростью выманенным у эксплуатируемого должника.

Процентов, получаемых от отдачи внаем длящихся благ, как, например, домов, мебели и т. п., этот приговор не касался. Равным образом он не относился и к первичной прибыли на капитал, получаемой путем личного применения капитала. То обстоятельство, что этот последний вид процента представляет собою доход, отличный от вознаграждения за труд предпринимателя, еще мало бросалось в глаза, особенно в начале периода, а если и бросалось в глаза, то им совсем не интересовались. Во всяком случае, этот вид процента принципиально не отрицался. Так, например, канонист Дзабарелла188 жалеет о существовании ссудного процента, между прочим, и потому, что землевладельцы, ища «верной прибыли», легко могут предпочесть отдать деньги за процент, а не тратить их на производство, что вредным образом отзывалось бы на средствах пропитания нации — рассуждение, которое, очевидно, не находит предосудительным применять капитал в земледелии и извлекать из него прибыль. При этом даже не требовалось, чтобы собственник капитала распоряжался им лично, если только он не выпустит из своих рук владение им. Таким образом, по крайней мере, не запрещалась прибыль на капитал, получаемая от денежного взноса в какое-либо товарищество188; и тот случай, когда кто-либо доверяет другому сумму денег, но оставляет за собою право собственности на них, решается строгим Фомой Аквинским в том смысле, что кредитор мог бы, не задумываясь, присвоить себе прибыль, получающуюся от этой суммы. А относительно названия для своего поступка он может быть спокойным: «Он-де получает плоды от своей собственности»; хотя — как осторожно прибавляет св. Фома, — они не получаются непосредственно от монет, но все же они получаются от тех вещей, которые приобрели путем справедливого обмена на эти монеты188.

Если же — что нередко случается — порицается также и прибыль на капитал, приобретенная лично, то это порицание относится не столько к прибыли на капитал как таковой, сколько к предосудительному конкретному виду ее приобретения, как, например, путем слишком корыстолюбивой или даже мошеннической торговли, ненавистной торговли деньгами и т. п.

Учение канонистов о проценте достигло кульминационного пункта своего признания в XIII столетии. Его принципы безраздельно господствовали в законодательстве не только духовном, но и светском. Так, например, папа Климент V в начале XIV века мог уже дойти до того, что на Вселенском соборе (1311 года) угрожал отлучением от Церкви светским правителям, которые издавали законы, благоприятствующие проценту, или же в течение трех месяцев не отменили бы уже изданные190. Законы, изданные под влиянием учения канонистов, не ограничивались противодействием проценту в его чистом, неприкрашенном виде, но имели в виду также посредством обширного применения остроумной казуистики преследовать его на многих, хотя и не на всех, потаенных дорожках, которые можно было избрать для обхода запрещения взимания процентов190. В той же степени, как в законодательстве, господствовало это учение, наконец, и в литературе, в которую в течение целых столетий не смела проникнуть ни одна попытка принципиальной оппозиции.

Только одного противника оно никогда не сумело победить вполне — практики хозяйственной жизни. Несмотря на все небесные и земные наказания, которыми угрожали, взимание процентов на практике продолжалось отчасти открыто, отчасти в тех разнообразных масках, которые придумал изобретательный ум деловых людей для того, чтобы при помощи их прорваться сквозь петли враждебных проценту законов, несмотря на всю их казуистику. И чем более развивалось народное хозяйство в данной стране, тем сильнее восставала практика против все еще безраздельно господствующей теории.

Победа в этой борьбе осталась на стороне более упорной, а таковой в данном случае оказалась практика, борющаяся за свои жизненные интересы.

Первого успеха, который с внешней стороны мало бросался в глаза, но по существу имел большое значение, практика сумела добиться уже в такое время, когда учение канонистов стояло еще на высшей ступени признания. Будучи еще слишком слабой, чтобы решиться на открытую борьбу с принципом безвозмездности, практика сумела, по крайней мере, воспрепятствовать тому, чтобы названный принцип был проведен в законодательстве со всеми своими практическими последствиями, и добилась ряда отчасти прямых, отчасти косвенных исключений из запрещения взимания процентов.

Прямым исключением мы можем считать, между прочим, привилегии montes pietatis, терпимость по отношению к операциям других банков и очень распространенное снисхождение, которое проявлялось по отношению к ростовщичеству евреев, по крайней мере, светским законодательством, впредь до формального разрешения взимания процентов191.

Косвенными исключениями являются использования института покупки рент, вексельных операций, товарищеских отношений, а главным образом возможность требовать вознаграждение, «interesse», от должника при запоздалых платежах — так называемые damnum emergens и lucrum cessans. Заимодавец, собственно, имел бы право на получение «интереса» только в случае запоздания в исполнении договора по вине должника, то есть в случае mora; причем существование и наличие «интереса» в каждом отдельном случае должны были бы быть доказываемы отдельно. Но этому делу, конечно, при протесте более строгих канонистов, можно было пособить несколькими оговорками в контракте. В одной оговорке, например, должник наперед соглашался дать заимодавцу возмещение в случае «mora»; в другой — условливались наперед насчет определенной величины, в которой будет оплачиваться «interesse» заимодавца. На практике, таким образом, дело сводилось к тому, что заимодавец номинально хотя и давал должнику ссуду безвозмездно, но на деле он получал под названием «interesse» постоянный процент за все время ссуды, которое для должника было искусственно переименовано в «mora»192.