— О Господи! — шепчет Джил.

— Что с ним? — спрашивает кто-то. — Он цел?

Отсутствие каких-либо признаков движения говорит само за себя.

Наконец раздается голос Чарли:

— Пусть кто-нибудь вызовет «скорую помощь»! Скажите, что у нас здесь во дворе перед часовней человек в бессознательном состоянии.

Джил достает телефон, но, прежде чем он успевает набрать номер, к месту происшествия прибывают двое полицейских. Один пробивается через толпу, другой начинает раздавать команды. В какой-то момент я вижу Чарли. Опустившись на колени, он делает искусственное дыхание; движения точны, как будто их исполняет машина.

— «Скорая» уже выехала!

Вдалеке завывают сирены.

Ноги начинают дрожать. У меня вдруг появляется ощущение, что где-то вверху над нами пронеслось нечто темное.

Подъезжает «скорая». Задняя дверь распахивается, и два санитара перекладывают человека на носилки. Люди снуют туда-сюда. Дверь закрывается, и я вижу на снегу темный отпечаток. В проступившей из-под снега брусчатке есть что-то неприятное, даже страшное, как в царапине на коже сказочной принцессы. Черное становится красным. То, что я поначалу принял за грязь, оказывается кровью. В окнах верхнего этажа здания по-прежнему темно.

«Скорая» уезжает, вой сирены слабеет, огни поворачивают на Нассау-стрит. Я смотрю на отпечаток в снегу. Его форма вызывает ассоциацию с ангелом, которому сломали крылья. Холодно. Я обхватываю себя руками. Толпа на площади начинает рассеиваться, и только тогда до меня доходит, что Чарли рядом нет. Он уехал со «скорой», и вместо его голоса у меня в ушах неприятная тишина.

Негромко переговариваясь, студенты разбредаются в разные стороны.

— Надеюсь, у него все нормально, — говорит Джил, кладя руку мне на плечо.

У меня почему-то мелькает мысль, что он имеет в виду Чарли.

— Пора домой. Я тебя подброшу.

Надо идти, но я стою и смотрю. Перед глазами снова страшная сцена падения. Я слышу звон разбитого стекла и сухой треск выстрела.

К горлу подступает тошнота.

— Пойдем отсюда, — говорит Джил.

Ветер крепчает. Я киваю. Кэти исчезла, когда приехала «скорая», и одна из ее подруг говорит, что она ушла в общежитие. Решаю позвонить ей из дома.

Джил ведет меня к «саабу», припаркованному неподалеку от входа в лекционный зал, без лишних вопросов включает печку, настраивает приемник на спокойную балладу старика Синатры и подстраивает звук, так что вскоре ветер становится лишь воспоминанием, и мы, надежно защищенные от капризов стихий, устремляемся в кампус.

— Что, по-твоему, там произошло? — тихо спрашивает Джил.

— Звук был похож на выстрел.

— Чарли сказал, что видел там кого-то еще.

— И что этот, второй, там делал?

— Не знаю.

— Тот, кого видел я, похоже, пытался вырваться оттуда.

Джил качает головой. Лицо у него пепельно-серое.

— Впервые вижу такое. Думаешь, это был несчастный случай?

— Не похоже.

— Ты узнал парня, который упал?

— Нет. Я вообще его не рассмотрел.

— А это не мог быть… — Джил не договаривает.

— Не мог быть кто?

— Может, стоит позвонить Полу?

Он подает мне сотовый, но на звонок никто не отвечает.

— Уверен, у него все в порядке, — говорит Джил.

— Конечно.

Несколько минут мы молчим, отгоняя неприятные мысли. В конце концов Джил переводит разговор на нейтральную тему.

— Расскажи, как съездил. — Я летал в Коламбус неделю назад, после окончания диссертации. — Что дома?

Мы о чем-то говорим, перескакивая с одного на другое, стараясь удержаться над течением наших мыслей. Я рассказываю о сестрах, одна из которых работает ветеринаром, а другая собирается заняться бизнесом, и Джил спрашивает о матери, чей день рождения помнит. Потом он рассказывает, что, несмотря на всю занятость подготовкой к балу, диссертация каким-то образом оказалась написанной в последние перед истечением срока дни. Понемногу мы начинаем рассуждать вслух о Чарли, о том, где его приняли в медицинскую школу, куда он пойдет, потому что в этих вопросах наш друг проявляет несвойственную ему скромность.

По обе стороны от дороги темнеют приземистые здания общежитий. Известие о случае возле часовни, должно быть, уже разлетелось по кампусу, потому что пешеходов почти не видно, а машины жмутся друг к другу на стоянках. Дорога от парковки до общежития длиной в полмили кажется почти такой же длинной, как и путь назад, проделанный уже пешком. Пола нигде не видно.

В своей курсовой на тему «Франкенштейна» я привожу мнение, что чудовище метафорически олицетворяет собой роман как таковой. Мэри Шелли, которой было девятнадцать, когда она начала писать эту книгу, сама поддержала такую интерпретацию, назвав роман своим жутким детищем, мертвецом, живущим собственной жизнью. Потеряв ребенка в семнадцать лет и став причиной смерти матери при родах, она, должно быть, знала, что хочет этим сказать.