Однако уже в Числах обнаруживается нечто странное. Брат Моисея и его сестра обвиняют его в том, что он женится на кушитке. Деталей нет, но некоторые ученые исходя из того, что Куш и Мидиан совершенно разные географические области, делают такой вывод: у Моисея было две жены. Имя кушитки в Библии не упоминается, но историк первого века Иосиф Флавий пишет, что у Моисея действительно была жена из Куша, или Эфиопии, по имени Тарбис.

Подробностей становилось слишком много.

— Так это она его обманула?

Пол покачал головой:

— Нет. Взяв вторую жену, Моисей обманул либо ее, либо Зиппору, то есть ту из них, которую взял первой. Хронологию в данном случае установить сложно, но в некоторых источниках говорится, что рога появлялись на голове обманщика, а не обманутого супруга. Должно быть, именно на это указывает загадка. И тогда ответ таков: Зиппора или Тарбис.

— Что дальше?

Все его возбуждение вдруг рассеялось.

— Ничего. Я снова уперся в стену. Я применял имена обеих женщин, брал их цифровые значения, но текст не поддавался. Ничего не получалось.

Он замолчал, как будто ожидая, что я внесу что-то новое, но меня хватило лишь на самый простой вопрос:

— Что об этом думает Тафт?

— Винсент ничего не знает. Думает, я попусту трачу время. Как только стало ясно, что приемы Гелбмана не дают результата, он посоветовал вернуться на проложенный им путь. Основательнее взяться за венецианские источники.

— И ты не собираешься рассказать ему о своем открытии?

Пол посмотрел на меня так, как будто я ничего не понял.

— Я рассказываю тебе.

— Но у меня нет на этот счет никаких идей.

— Том, то, что я обнаружил, не может быть случайностью. За этим стоит что-то большее. Нечто вроде того, что искал твой отец. Мы должны взяться за книгу вместе. Мне нужна твоя помощь.

— Почему?

В его голосе прозвучала вдруг уверенность человека, который только что понял то, что не понимал раньше.

— Чтобы разгадать тайну «Гипнеротомахии», мало одного типа мышления. В чем-то она уступает терпеливым и упорным, внимательным к деталям. Но где-то требуются инстинкт и изобретательность. Я прочитал твою работу по «Франкенштейну». Мне понравилось. В ней много оригинальных мыслей. А ведь ты особенно и не напрягался. Я не прошу тебя о многом. Просто подумай об этом. Подумай о загадке. Может быть, что-нибудь придумаешь. Вот и все.

В тот вечер я ответил ему отказом, на что существовала очень простая причина. В пейзаже моей юности книга Колонны была заброшенным особняком на холме, мрачная тень которого ложилась на все вокруг. Истоки всех неприятных загадок моей тогдашней жизни прослеживались до ее малопонятных страниц: отсутствие отца за обеденным столом в те вечера, когда он засиживался допоздна за письменным столом; старые споры, в которые втягивались родители, как святые втягиваются в грех; неприветливая отчужденность Ричарда Кэрри, запавшего на книгу Колонны сильнее всех других и так и не оправившегося от неудачи.

Я не мог понять, в чем сила «Гипнеротомахии», почему она так изменяет тех, кто прочел ее, но опыт подсказывал, что ничего хорошего в этой силе нет. Наблюдение за Полом, положившим на борьбу с ней три года и пусть даже достигшим некоего успеха, лишь укрепило желание держаться от нее подальше.

То, что я изменил мнение уже на следующее после разговора с Полом утро, объясняется сном, который приснился мне в ночь, разделившую тот вечер и то утро. В «Гипнеротомахии» есть рисунок, навсегда оставшийся в кладовой памяти, рисунок, на который я наткнулся, когда проник однажды в кабинет отца, чтобы посмотреть, что он там изучает. Не каждый день мальчик видит возлегшую под деревом и словно глядящую на него обнаженную женщину. И осмелюсь предположить, что никто, кроме узкого круга изучающих «Гипнеротомахию», не может похвастать тем, что видел стоящего у ног женщины обнаженного сатира с указующим на нее, подобно стрелке компаса, изогнутым рогом пениса. Когда я увидел эту картинку в первый раз, мне было двенадцать, и в тот момент я вдруг решил, что знаю, почему отец так часто опаздывает к обеду.

В ту ночь рисунок из детства напомнил о себе во сне — лежащая женщина, подкрадывающийся к ней сатир, гордо восставший пенис, — и я, наверное, так разворочался, что разбудил Пола.

— Том, ты в порядке?

Я поднялся и бросился к его столу. Пенис, так похожий на изогнутый рог, напомнил мне о чем-то хорошо знакомом. Колонна знал, о чем говорит. Связь должна была быть. Кто-то дал Моисею рога.

Ответ обнаружился в «Истории искусства Ренессанса» Харта. Картинку я видел много раз, но никогда не обращал на нее особенного внимания.

— Что это? — спросил я, бросая раскрытую книгу ему на кровать.

Пол прищурился.

— Статуя Моисея работы Микеланджело. — Он поднял голову и посмотрел на меня как на сумасшедшего. — В чем дело, Том?

Я не успел ответить.

— О Боже! — прошептал Пол, включая лампу. — Конечно…

Каждый, кто видел скульптуру Микеланджело, знает, что на голове ветхозаветного пророка ясно видны два небольших завитка, похожих на козлиные рожки сатира.