И тут же нахлынули мысли о Кэролл. Горячие, душные мысли-чувства. Он прокручивал недавние детали, видел её ногти с идеальными лунками, её кожу, идеально ровную, идеальные пропорции подбородка, носа и затылка. Возникла странная жалость. За победной красотой виделась ему потерянность в сложном и чужом мире. Вот так же боялся он за дочь, Сашку, когда она была без него: как справляется с жизнью при своей рассеянности и медлительности? Кэролл ни рассеянной, ни медлительной не была. Но Витя застал себя в том же, вполне бытовом огляде: надо бы пораньше вернуться на яхту, надо помочь ей отдраить палубу и убрать кубрик. Устанет Кэролл. И со смехом подумал: человек — что магнит. Разломай надвое, будет всё те же два полюса. От чего уехал, к тому и едет. Заботиться о ком-то и здесь? Нужно быть фрайером, чтобы искать такие приключения…

В Чевитавеккии капитан Витю на берег не выпустил. Это значило: Рим проплыл мимо. Все восемь часов Виктор нёс вахту: принимал на борт закупленные продукты, пересчитывал булки, перевешивал ящики с овощами.

Кэролл вернулась на яхту первой, до срока. Сообщила, что Колизей и Ватикан впечатляют. Надо было вытрясти всё золото мира, сказала она, пустить всему человечеству кровь, чтобы соорудить такое громадьё. Империя — это империя. И глядя, как крутится Витя, раскладывая тяжёлые ящики по местам, добавила:

— Не жалей, что не увидел. Слишком много культуры на каждый квадратный сантиметр. Давит.

— Когда-нибудь увижу.

И оба подумали о невосполнимом. Никакие посещения древнего города в будущем не восполнят этих часов, проведённых не вместе.

Марсель принял их так глубоко в себя, как не принимал до этого ни один город Средиземноморья: яхта вошла в большую лагуну меж городских домов, старинных замков и соборов.

Когда они сошли на берег, Кэролл казалась притихшей и слегка поблёкшей. В сандалиях на босу ногу, в клетчатых шортах и кепке она была похожа на очень юного и очень хорошенького мальчика.

Витю повлекли было к себе ритмы балконных решеток, фонтаны, алжирские лавочки. Но Кэролл предложила направление от центра. Туда, где над городом, на самой вершине горы высилась золочёная скульптура Спасителя. Раскинув руки, он благословлял, звал к себе. И они пошли.

В монастыре только что скосили траву. Кэролл остановилась и вдохнула травные запахи полной грудью:

— Ах… Ты помнишь, как отвратительно пахнет бумага? Много бумаги? — неожиданно спросила она Виктора. — Пылью и загубленной жизнью. Там, в огромной и скучной конторе, где я стажировалась, всё было — отвращение! До рвоты. Скрепки, счета и «занятые» банковские клерки с важными лицами… Все эти игры…

— Да, не больно любила ты эту работу.

— Я и другие — не больно… Но в «Макдоналдсе» или рок-притоне, где я подавала ребятам пиво, не насиловали мои мозги. И оставляли в покое душу. Впрочем, душа не противилась, когда я стала сторрителлершей. Так у нас в Америке называют людей, тех, кто со сцены рассказывает всякие истории. На любую тему, лишь бы держать зал. Представляешь, как это азартно?

— Не представляю.

— Ну, нужно точно чувствовать тему, оставить место для импровизации. Словом, требуется голова и что-то… от клоуна? от артиста?

— Кураж.

— Да, мгновенные озарения. У меня получается. Такие шоу популярны. Теперь время от времени я пробиваю собственные проекты. Если удается, денег хватает на годы.

— Мне постоянно приходится делать то, что не хочется.

— Почему?

Витя пожал плечами:

— Так устроена жизнь.

— Кем устроена?

— Не мной.

— Правильно. Не нами. Нас нагрузили чужой памятью, дурацкими принципами и привычками, не оставив места для жизни. Для меня слишком много всех этих «надо-не надо, можно-нельзя». Автоматом принять не хочется. Если разбираться в наследстве предков, некогда будет понять себя. И потому ну их всех, а?

Она заглянула ему в глаза и потянула за руку вниз:

— Посидим.

Сели на чистую и теплую землю. Не дошли до монастырских ворот.

…И снова Витя поразился её манере спрямлять слова и мысли.

— Ты меня хочешь?

— Ещё бы! — засмеялся он. — Если бы ты спросила «Ты меня любишь?», я бы не ответил так… сразу…

— Я спросила то, что спросила. Так понятнее. И… Никого ни к чему не обязывает. Почему ты не приходишь ко мне в каюту ночью?

И впрямь почему? Надо быть фрайером, чтобы не насладиться такой женщиной. Идиот! Кретин! Как школьник, застигнутый врасплох, он подбирал вариант ответа, и молчал.

— Тебе неудобно перед командой? — спросила Кэролл.

— И это тоже.

— А ещё почему? Жена?

— Да.

— Ещё?

— Не привык, чтобы меня выбирали, как вещь.

— Почему, как вещь? Я тебя выбрала как человека. Выбор — это наше по правде, от натуры, это — свобода. Завтра придешь?

Витя не ответил.

Она его уговаривала! Предложила:

— Хочешь, сойдём и останемся здесь?

— У меня нет денег.

— Это неважно. Я умею заработать, когда надо. Ты даже не представляешь, как варит эта башка, — Кэролл сняла клетчатую кепку и засмеялась.