Подвыпивший Басманов в конце концов вынужден был внятно и четко растолковать им суть проблемы:

«Вы, немцы, имеете в нем отца и брата, молитесь о счастии его вместе со мною. Хотя он и не истинный Димитрий, однако ж истинный государь наш, ибо мы ему присягали и не можем найти царя лучшего!»

Да, за кулисами хора вопрос «настоящий или нет?» дебатировался постоянно. И чему удивляться? Ум людской еще плотно и надолго окутан средневековыми предрассудками. Даже через сто семьдесят лет Пугачев не решится сказать народу: «Я ваш вождь и заступник, идите за мной!» Он объявит себя спасенным Петром III. Это и вовсе неправдоподобно с точки зрения здравого смысла, но скованному догмами уму закрепощенных людей «законный» идол потребуется еще больше, чем русскому обществу времен Смуты. А пока Дмитрий ищет юридической опоры в мистификации. Дефицит истины он рассчитывает покрыть милостями. Но это опасный, рискованный расчет. Всякий недополучивший ожидаемое или претендующий на большее, всякий в недовольстве обнаживший на него меч выигрывал моральную позицию: воюю с обманщиком! Следовательно, за правое дело. А это дало силу даже изолгавшемуся Шуйскому…

Но пока сила на стороне Дмитрия. Страна признала его «истинным». Однако скорее де-факто, чем де-юре. Чтобы утвердиться на престоле окончательно, нужно доказать свое право теперь уже не манифестами и обещаниями и даже не личной храбростью на поле боя, но государственными делами, каждодневными поступками, от которых будут зависеть судьбы и отдельных людей, и больших их групп, и народа в целом, и Русского государства, и даже Европы и Азии.

Вчера еще можно было мечтать, сражаться, тосковать по Марине, сегодня нужно действовать государственно. А государственный поступок это совсем не то, что личный: свобода выбора уступает место необходимости.

Может быть, потому он, по характеру предпочитавший свободу и риск, и не спешит пройти те несколько сот верст, что отделяют Путивль от Москвы. Около шестисот километров Дмитрий преодолевает за тридцать дней.

Сознательная медлительность? Неужели его страшит предстоящая деятельность? Или первый поступок, который необходимосовершить?..

Ведь в Москве еще Годуновы.

Мать и двое детей.

Он не любит казнить. Но здесь тот случай, когда милость невозможна. Оставить Федора в живых в любом изгнании, в любом дальнем заточении — вечная угроза. Он должен исчезнуть. Но Федор не Борис, на нем нет вины. Единственная «вина»— он царь, потому что его отец был царем…

Как быть?

Может быть, впервые Дмитрий ощущает не сладкое бремя власти, а тяжесть еще не надетой шапки Мономаха. Насколько легче скакать с саблей на аргамаке, среди пуль и копий, разить врагов лицом в лицо! Убить почти подростка гораздо труднее, особенно если человек не изверг по натуре. А он не изверг, он чувствует, что то, что прощает почему-то бог извергу, доброму человеку не прощается.

Кто наказал Ивана?

А его главный палач? Умер честной солдатской смертью, сраженный ливонским снарядом, выдал дочь за будущего царя.

Годунов же не был извергом, он не отрезал уши у казнимых, не душил людей собственными руками, как Малюта, но он послал убийц к Дмитрию, и суд божий совершился над ним, грозный суд, потому что распространяется на детей. Вот и пришла очередь Федора. Он должен ответить за преступления отца, погибнуть. Но почему от его, Дмитрия, руки?

Безусловно, Годуновым не жить. Этого требует и государственная необходимость, и суд божий. Но кровь страшит Дмитрия. Ее не отмоешь с расшитого кафтана, в котором он готовится въехать в «отчюю» столицу. И Дмитрий медлит в надежде, что божий приговор свершится чужими руками.

Из Орла он неторопливо направляется в Тулу.

А в Москву, пока главные силы движутся не спеша, спешат гонцы с грамотами от Дмитрия. Первым не везет, их хватают, сажают в темницы, замучивают там.

Это последние жертвы Годуновых.

И последние попытки удержать власть. Окончательно вопрос решается не силой оружия, а мнением народным.

Восстания в столице нет, но буквально по часам зреет «грозная готовность к великой перемене».

И Дмитрий почувствовал эту готовность. Вместо второстепенных гонцов он отправляет в Москву бояр Наума Плещеева и Гаврилу Пушкина. Эти люди получают точные указания.

Они не скрываются, но и не действуют опрометчиво.

Прежде бояре обращаются к жителям торгового и ремесленного Красного села, издавна недовольным налоговыми пошлинами при Федоре Иоанновиче и Годунове. Искра попадает в сухой хворост. Увлекая москвичей, недовольные двинулись толпами к Кремлю.

Первое июня 1605 года.

Красная площадь переполнена народом.

Раздается призыв к тишине, и тишина наступила. Каждому хочется услышать обращение невиданного еще на Руси воскресшего из мертвых царевича.

Началось, как уже стало обычным, со слов, прощающих за службу Годуновым.

«Не упрекаю вас!

Вы думали, что Борис умертвил меня в летах младенческих, не знали его лукавства и не смели противиться человеку, который самовластвовал и в царствование Федора Иоанновича…

Им обольщенные, вы не верили, что я, спасенный богом, иду к вам с любовью и кротостью… Неведение и страх извиняют вас!»

Далее следовал призыв покинуть Годуновых, чьи дела враждебны всем сословиям.

«Вспомните, что было от Годунова вам, бояре, воеводы и все люди знаменитые? Сколько опал и бесчестия несносного?