А Дмитрий, сидя в маленьком Путивле, еще мечтал о царстве, где просвещение будет доступно всем!

Но пока ему приходилось считаться с реальностью мышления средневековых людей, привыкших окружать царский образ божественным ореолом.

Вот зачем чудотворная икона.

До открытия университета сто пятьдесят лет!..

Еще одна уступка темному сознанию — упорное отрицание «родства» с Григорием Отрепьевым.

В очередном манифесте подчеркивается, что царевич давно покинул Русь и скрывался в Белоруссии. Дмитрий возит с собой Лжеотрепьева, инока Крыпецкого монастыря Леонида, дает ему важные поручения — Леонид в числе тех, кто отправился в Северскую украйну поднимать города именем царевича. Он добрался до Ельца, и здесь народ восстал. Но зачем маскарад?

«Расстрига» не может быть царем. На том стоит религиозное мышление.

Но если Лжедмитрий и Отрепьев одно лицо, это непременно раскроется, ибо Отрепьева видели и знали многие и сановные, и простые люди!

Если же они разные лица, тем более… Зачем такие сомнительные доказательства, как монах Леонид, в котором Отрепьева узнать невозможно!

Мы еще вернемся к этой несчастной версии, которая в конечном счете только повредила Дмитрию. Обманом авторитет не утвердить. Если врет, что не Гришка, и в главном соврать может — не царевич! Но с упорством, достойным лучшего применения, Дмитрий продолжает «доказывать», что он не Отрепьев. Нелепая и шаткая логика: если не расстрига, значит, истинный царь…

Впрочем, реальный царь на троне все еще Годунов. Чаши политических весов, кажется, замерли в равновесии, хотя на одной из них великая Москва, а на другой всего лишь крошечный Путивль. Но Путивль день ото дня наполняется силами и жизнью, Москва истекает кровью и духом.

Вотще призывает Дмитрий царя-узурпатора оставить престол и вернуть отеческое достояние, обещая взамен милость и прощение. Ярости Годунова нет предела.

Борис жаждет только смерти самозванца, которого ненавидит. Любой ценой и средствами. Создается впечатление, что ему в эти дни изменяет уже не только рассудок, но сам разум.

По метким словам Карамзина, он чувствует оцепенение власти.

С одной стороны, своеобразный паралич воли.

С другой, кипучая неуемная энергия в попытках всеми силами убрать соперника, истребить его сторонников.

Свирепствуют палачи. Давно забыты гуманные обещания. Для пыток больше нет предела. Пытать всех подозрительных, казнить всех явных и мнимых злоумышляющих!

О пытках и казнях можно было бы писать много.

Вот пример разительный.

Узнав о зачатках смуты в Смоленске, царь негодует на смоленских воевод: отчего они совестятся пытать духовных лиц?

«Вы это делаете не гораздо, что такие дела ставите в оплошку, а пишите, что у дьякона некому снять скуфьи и за тем его не пытали; вам бы велеть пытать накрепко и огнем жечь».

Пока идут казни, так сказать второстепенные, три инока, лично знавшие Отрепьева, пробираются в Путивль, чтобы привести в исполнение главный приговор.

Монахи-убийцы, однако, были вовремя схвачены и доставлены… нет, не к Дмитрию, а поляку Иваницкому, одетому в царское платье.

— Знаете ли вы меня?

Естественно, Иваницкого они не знали…

И опять мы видим попытку доказать, что Дмитрий и Отрепьев люди разные. Доказать, разумеется, не самим монахам, а другим, многим. И вот, несмотря на то что убийцы взяты с поличным — у одного из них обнаружен в сапоге яд, которым Борис предполагал умертвить самозванца, — подосланные отравители отпущены на волю! Ясно, что тут уже проявилась не милостивая беспечность Дмитрия, которому в Путивле было, конечно, не до великодушия, а расчет на то, что монахи пойдут и оповестят всех, что не расстригу на троне видели, а совсем не похожего на него человека…

Убийцы в рясах явились в Путивль восьмого марта.

Весна наступала.

Решающие события назревали.

Но в Путивле, видимо, не испытывали еще полной уверенности в силах. Создается впечатление, что ждали какого-то внешнего толчка, чего-то неожиданного, что нарушит затянувшееся равновесие.

И такое случилось.

Тринадцатое апреля.

С утра Борис, как обычно, заседал с боярами в думе, потом принимал иноземцев, обедал с ними. Ему пошел пятьдесят четвертый год, возраст по тем временам почтенный, хотя и не старческий. Однако для Ивана Грозного он оказался роковым.

Не пережил Ивановых лет и Борис.

Плохо царю стало, когда он вставал из-за стола. Из носа и рта хлынула кровь…

Два часа спустя, несмотря на усилия медиков, царь скончался, успев по обычаю принять монашество под именем Боголепа.

Жизнь, полная интриг, страстей, неосуществленных благих намерений и жестокостей, завершилась. Бориса Годунова больше не было, переименованная его душа предстала перед высшим судом в надежде оказаться богу лепой, угодной. Но как был оценен там человек, по замечанию Карамзина, истощивший силы телесные душевным страданием, нам неизвестно. В памяти же потомков остался образ двойственный, а это на Руси не достоинство. Но мог ли быть иным человек, прошедший школу власти при дворе Ивана Грозного, как бы ни желал он добра своему народу! Если душа Годунова и оказалась погибшей, то погибла она много ранее того, как он вступил на престол. Невозможно отряхнуться, выйдя из кровавой купели. Он сознавал это и страдал при жизни, особенно в последние минуты, по всей видимости. Единственные люди, которых он любил по-настоящему, — семья Бориса — оставались в положении воистину ужасном, при всех правах на престол дети и жена были уже обречены, и умный умирающий царь не мог не понимать этого. Предположение о его самоубийстве, конечно же, нельзя рассматривать всерьез. Бог сам взял Бориса к себе, чтобы рассудить, настрадался ли он достаточно на земле, или счет еще не оплачен полностью.