— Небось, полаялась со своим Евграфом, а с нас дерет клочья… — пробормотал себе за пазуху Суглинкин.

Тощий и жизнерадостный Евграф Павлович был мужем Варвары.

Математичка обладала прекрасным слухом.

— Я не лаялась со «своим Евграфом», — сообщила она Суглинкину и всему классу. — У нас нет на это времени. Мы тратим все силы, чтобы вбить хоть какие-то азы физики и математики в головы учащихся нашей знаменитой школы. Правда ка пэ дэ пока ничтожен… — Она снова застучала мелом по доске. — Вот условия. Принимайтесь. А я пока отвлекусь от преподавательских забот и почитаю художественную литературу…

— Мопассана… — вполголоса сказал Игорь Калугин.

— Именно, Калугин! Того самого Мопассана, которого вам не дают в библиотеке и в котором вы ожидаете найти то, чего там нет…

— Больно надо, — сказал Игорь.

Класс засопел над тетрадками.

Лодька смотрел на доску минут пять. Потом усмехнулся, достал из своей полевой сумки книгу и углубился в чтение. Открыто…

Где-то через полчаса поднял руку Олег Тищенко:

— У меня, кажется, получилось…

Варвара с сомнением глянула поверх Мопассана.

— Да? Ну, иди к доске…

Олег пошел и стал исписывать обшарпанную черную фанеру строчками уравнений.

— И вот в результате этих расчетов мы получаем два результата. Икс отбрасываем, как не соответствующий условиям, а игрек дает нужную точку…

Варвара минуты две щупала уравнения глазами.

— Ну, что же, Тищенко. Ты, как всегда оправдал мои ожидания. Садись… У кого-нибудь еще есть решения?.. Я так и думала… Но если большинство хотя бы делает вид, что трудится, то Глущенко демонстрирует свое отношение к науке геометрии недвусмысленно. А я предупреждала… Кстати, я сейчас не только впишу тебе двойку, но и отберу книгу…

— Это же не Мопассан, — разъяснил Лодька. — Это «Пылающий остров» Казанцева.

— Все равно отберу.

— А я пожалуюсь Евграфу Павловичу, что вы это… посягаете на личную собственность.

— А ты посягаешь на «Правила для учащихся», нахально читая на математике посторонние книжки.

— А что еще делать, если я давно решил?

— Что-о? Ты решил эту задачу? Кстати, мог бы встать, когда говоришь с учителем… Ты просто сдул с доски решение Тищенко.

— Ничего я не сдувал… — Лодька неторопливо воздвигнулся над партой. — Зачем мне это решение? Тищенко в нем похож на взломщика, который колдует с отмычками. А у сейфа в задней стенке большая дыра…

— Смелое заявление. Обрисуй нам эту «дыру».

Лодька удовольствием обрисовал. То есть изложил идею, которая осенила его в начале урока. Он тогда не захотел торопливо вскакивать, чтобы всякие «Бахрюки» не заскулили: вот, мол, выскочка. А теперь — пожалуйста…

— Всего-то и надо: опустить из точки «бэ» перпендикуляр на основание параллелограмма. Точка пересечения как раз и будет центром искомой окружности. А расстояние от нее до точки «дэ» радиусом… А дальше уже дважды два…

— Гм… — слегка озадаченно произнесла Варвара. Она смотрела то на Лодьку, то на доску. — Признаться, даже мне это не приходило в голову… Хотя и многомудрые уравнения Тищенко не приходили тоже… Глущенко, а как тогда расценивать твои неоднократные заявления о ненависти к математике и полной твоей неспособности к этой науке?

— А тут и нет никакой математики. Одни литературные рассуждения…

— Ладно, давай дневник… И Тищенко тоже… Одному пятерка за капитальный труд в области алгебраических расчетов, другому — за привнесение в геометрию поэтического вдохновения…

Пятерка по математике была для Лодьки столь же редким явлением, как, скажем, радуга в январе. Кстати, суть задачи он через полчаса уже забыл, но пятерке радовался до конца занятий. Хорошего настроения добавила на четвертом уроке пятерка по немецкому — явление не столь редкое, но тоже приятное, особенно в сумме с «геометрической» отметкой.

А дома Лодьку ждала еще одна радость: он выудил из почтового ящика папино письмо. Ничего нового в письме не оказалось, но и плохого не было, а это уже плюс.

Однако почти сразу внутри у Лодьки поселилась опаска. Он знал, что судьба не привыкла награждать людей одними лишь приятными подарками. Не случилась бы вслед за хорошим что-нибудь пакостное…

О первой пакости он узнал почти сразу. Пришедшая на обед мама сообщила, что вернется с работы нынче поздно: какое-то у них методическое совещание.

Лодька уже не был, конечно, малышом Севкой, который зимними темными вечерами изводился от беспокойства, если мама задерживалась на работе. Но и сейчас, когда ее долго не было, в Лодьке начинала ныть тоскливая тревога (хотя он и притворялся беспечным). И чем позднее час, тем нытье это становилось ощутимее: «Не случилось ли там чего-нибудь?»

— Не впадай в уныние, — сказала мама (Лодькина беспечность ее никогда не обманывала). — Я все равно окажусь дома раньше, чем ты отведешь душу на катке и проводишь мадемуазель Станиславу…