Но дело в том, что именно сегодня «мадемуазаль Станислава» пойти на каток не могла.

— Ох, ты понимаешь, в школе готовится спектакль к дружинному сбору, у меня репетиция…

Ну, ладно… Лодька сделал задание по русскому (с остальными «как-нибудь так»), принес от колонки два ведра воды, притащил из дровяника на кухню охапку поленьев («Работничек ты наш», — сказала соседка тетя Тася). А ранними синими сумерками отправился Лодька к приятелям на горку. Закрученный «коньковыми» радостями и знакомством со Стасей, он не был на улице Герцена уже целую неделю, а с Борькой виделся лишь в школе, урывками.

На катушке все было, как прежде. Куча народа, веселые вопли, игра в «пятьсот веселых», шуршанье фанерных листов на отражающей уличную лампочку ледяной полосе.

Только вот Борьки в компании не оказалось.

Лодька несколько раз прокатился с горы на выпрошенной у Валерки Сидоркина фанерке и отправился к Борьке домой. И увидел, что он шагает от калитки навстречу.

— Борь, а я к тебе! Может, махнем на каток? Неохота толкаться в этой каше…

Но Борька был озабочен. И Лодьке, вроде бы, не рад.

— Знаешь… я не могу сегодня…

— Почему?

— Дело тут одно…

Лодьку сразу скребнула Борькина уклончивость. Он спросил в лоб:

— Что за дело?

— Ну… — объясняться Борька не был настроен, однако и врать не хотел. — Бабка Каблучиха устраивает елку, просила, чтобы я пришел…

— Она с печки упала? Какая елка! Девятнадцатое января.

— В том-то и дело. Она сказала, что сегодня праздник Крещенье, последний день каких-то святок. Раньше во все эти святочные дни устраивались елки. А она ведь привыкла все по-старинному. Вот и решила…

— А ты-то ей зачем? Или Зина позвала?

— Ну, и Зина. Но больше бабка…

— С какой стати? За то, что Дуню пас? — не сдержал ехидства Лодька.

Борька ответил сумрачно (ясно было, что хочется ему скорее уйти).

— Не в Дуне дело. Она попросила недавно дорожки на дворе расчистить, там сугробы намело. Ну, я позвал пацанов, кого встретил поблизости. Гарика там, Синего, еще кой-кого… шесть человек. Мы вкалывали часа два. А бабка потом и говорит: «Вот молодцы. Ты, Боренька, девятнадцатого вечером позови этих мальчиков ко мне на елку, всех, кто работал…

— А я не работал. Значит, рылом не вышел, — мрачно подвел итог Лодька.

— Лодь, да я-то при чем? Она заранее всех посчитала, поименно. Чтобы каждому пирожок да конфетку… А тебя же правда не было…

«Тьфу, — подумал Лодька, — не больно-то и надо». Хотя, по правде говоря, любопытно было бы посмотреть, как это — старинная елка в старинном доме. Небось, с настоящими свечками… Но обиднее всего было чувствовать, как неловко и боязливо вертится перед ним Борька. Чего уж так-то извиваться…

Чтобы не подумалось Борьке, что он, Лодька, уязвлен, пришлось небрежно хмыкнуть:

— А чего это бабке вздумалось елку праздновать? Вреде бы, в прошлые годы такого не было…

— Не знаю… Может, решила Зинку поразвлечь, та что-то совсем разболелась, почти не встает… — Борька вдруг оживился: — Лодь, знаешь что? У меня пять рублей есть. Возьми!

— Зачем?!

— Возьми и проешь! Рядом с рестораном «Сибирь» буфет есть, в нем такие пирожки! Пусть у тебя тоже будет праздник!

Он сдернул с Лодькиной ладони сырую варежку, вложил ему в ладонь скомканную бумажку…

Что следовало сделать?

По всем человеческим законам (и тем, что в книжках, и тем, что в жизни) полагалось швырнуть бумажный комок в Борькину рожу, гордо повернуться и с этой поры вести себя так, будто нет на свете Бориса Аронского.

Но… а как жить, если его нет? Если столько времени он был, а теперь все мигом зачеркнуто?

А может, он просто не понимает, что делает? Может, запутался, и не знает, как из этой путаницы выбраться? И от громадной неловкости уцепился за такой вот выход? Наверно, по правде хочет утешить Лодьку, только не хватает ума понять, что не для каждого пирожки — утешенье и радость…

Друг — он какой ни на есть, а друг, иного все равно нет. А швырнуть ему эти пять рублей — будто швырнуть перчатку. После этого раньше была бы дуэль, а теперь просто разрыв навеки. Неизвестно, что хуже…

Лодька усмехнулся, сунул скомканную пятирублевку в карман, сказал: «Ну что ж, веселись…» и пошел вдоль забора к улице Дзержинского. Очень хотелось оглянуться, но Лодька не стал. Пусть Борька посмотрит ему вслед, поскребет в затылке (хотя бы мысленно). А потом Лодька в откровенной и обстоятельной беседе прочистит ему мозги. «Откупиться хотел, что ли? Балда! Скажи спасибо, что я понимаю, какая ты балда и не обижаюсь…» Борька наверняка будет сопеть и бормотать неуклюжие оправдания. И все постепенно станет, как раньше…