Том 3. Стихотворения, 11972-1977
вернуться

Слуцкий Борис Абрамович
Шрифт:

ВАМ НРАВИТСЯ ЧАХОТОЧНЫЙ

Бледная, словно пятая копия в машинописи, слабо, словно падая, движется вдоль живописи школа Борисова-Мусатова. Еле различимая, выгоревшая, выцветшая, еле горит — лучиною. В чем-то все же высшая школа Борисова-Мусатова. За больных — предстательница, слабых — представительница, тусклым блеском блистательница, полужизнью живительница — школа Борисова-Мусатова. Тлеет не догорая это вместилище духов не ада, не рая, а чистилища.

НЕУДАЧА В ЛЮБВИ

Очень просто: полюбишь и все и, как в старых стихах излагается, остальное — прилагается: то и се, одним словом — все. Неудачников в любви не бывало, не существовало: все несчастья выдувала эта буря в крови. Взрыв, доселе еще не изведанный, и невиданный прежде обвал и отвергнутый переживал, и осмеянный, даже преданный. Гибель, смерть, а — хороша. Чем? А силой и новизною. И как лето, полное зною, переполнена душа. Перелившись через край, все ухабы твои заливает. Неудачи в любви не бывает: начинай, побеждай, сгорай!

СЛАВА ЛЕРМОНТОВА

Дамоклов меч разрубит узел Гордиев, расклюет Прометея воронье, а мы-то что? А мы не гордые. Мы просто дело делаем свое. А станет мифом или же сказаньем, достанет наша слава до небес — мы по своим Рязаням и Казаням не слишком проявляем интерес. Но «Выхожу один я на дорогу» в Сараеве, в далекой стороне, за тыщу верст от отчего порога мне пел босняк, и было сладко мне.

«Мать пестует младенца — не поэта…»

Мать пестует младенца — не поэта. Он из дому уходит раньше всех. Поэмы «Демон» или же «Про это» — не матерей заслуга и успех. Другие женщины качают колыбели стихотворений лучших и поэм, а матери поэтов — ослабели, рождая в муках, и ушли совсем. В конце концов, когда пройдут года, на долю матери один стишок достанется, один стишок изо всего блистания. И то — не каждой. Тоже — не всегда.

ЗЛАТОЙ ЗАПАС

Поэзия — кураж, а временами даже она тот самый раж, что есть в любом пейзаже. О, виражи ракет — скорее не бывает! Но миражи карет за ними поспевают. Когда их вдаль влачит Пегас золотопегий, в них тоненько звучит златой запас элегий.

«Философской лирики замах — рублевый…»

Философской лирики замах — рублевый, а удар — грошовый, небольшой. Может, обойтись пустой и плевой — как ее фамилия — душой? Пусть уж философствуют философы. Пусть они изыскивают способы мир уговорить еще терпеть. Нам бы только песенку попеть. В песенке же все: объект, субъект, бытие с сознанием, конечно. Кто ее от цели от конечной отклонит, с пути собьет? И пока громоздкая земля пробирается средь пыли звездной, мировое труляля торжествует над всемирной бездной.

«Целый народ предпочел стихи…»

Целый народ предпочел стихи для выражения не только чувств — мыслей. Чем же это кончится? Стих — не ходьба. Поэзия — пляска. Целый народ под ритмы лязга национальных инструментов в народных оркестрах не ходит, а пляшет. Чем же это кончится?

ДВА НОВЫХ СЛОВА ДЛЯ НОВОГО ДНЯ

Я сегодня два новые слова слыхал: заказуха и ненаселенка. Заказуха — шикарное слово-нахал. Еще сохнет пеленка, та, в которую пеленали его. Рождество его и его торжество за год, может, за полугодье совершились — и вот это слово живет, паром водочным, дымом табачным плывет, расширяет угодья. Не на Севере, также и не на селе, а на черным асфальтом поросшей земле: не для периферийного уха удалое словцо — заказуха. А на Севере вовсе не знают заказ, он звучит экзотически, словно Кавказ, знают слово — приказ, знают слово — указ и еще нехорошее слово — отказ. А на Севере, в ненаселенке, жизнь без целлофановой пленки. Население населенки — народ. Заказуха его не взяла в оборот.

«Не тратьте ваши нервы…»

Не тратьте ваши нервы — плохая память — честь. Я в сотый раз, как в первый, могу «Анчар» прочесть. Теперь он больше нравится, сильнее сила чар, хоть в сотый раз читается — не в первый раз «Анчар».

ЧИТАТЕЛЬ

Какие цитаты заложены в наши кассеты! Смотрите, читайте, завидуйте или глазейте! Родившись в сорочке, какая она ни лихая, хорошие строчки мы с самого детства слыхали. Хорошие книги читали со школы начальной, и выросли с ними, и напоены их печалью. Их звоном счастливым звенят до сих пор наши уши. Их медом пчелиным, как соты, полны наши души. Начетчиком был, талмудистом же не был я точно. А книжная пыль опыляет не хуже цветочной. А книжники, что же, они не всегда фарисеи и с ними не схожи в пределах Советской России. «Читатель» — в ответ я пишу на анкеты наскоки. А если поэт, то настолько, читатель насколько.