— Да я не о профессоре тебя пытаю! Красавчика, который профессора за руку держал, описать сможешь?

— Без проблем! Поехали ко мне, я тебе его нарисую в лучшем виде.

— Я так и знал, что этим всё закончиться! Ладно, поехали, — согласился Каледин и жестом подозвал официанта.

Манечка Поливанова обещание сдержала: ближе к полуночи на руках у Кантемира был мастерски нарисованный углём портрет двадцатипятилетнего юноши с тонкими чертами лица и миндалевидными глазами.

— Похож? — для проформы спросил Кантемир, не отрывая взгляда от портрета.

— За фотографическую точность не ручаюсь, но основные черты схвачены, — спокойным тоном пояснила Поливанова, вытирая салфеткой пальцы. — Я ведь когда студенткой была, портретистом на Арбате подрабатывала, а там, сам знаешь, времени рассусоливать нет! Работать надо быстро и точно, иначе конкуренты задавят.

— Ты была студенткой ВУЗа? Интересно, какого?

— Художественного! Не закончила я его по дурости, поэтому и вспоминать не хочется.

— Да ты, Маня, талант! Я бы даже сказал, талантище! — восхитился Каледин. — С такой ориентировкой мы его быстро отыщем, даже если он на Камчатке залёг.

— Про Камчатку ничего не скажу, а то, что он 3-го сентября был в Питере, это гарантирую.

— Поясни! — опешил Кантемир.

— Я в этот день, вернее, вечер, в Шереметьево была. Из Женевы должен был прилететь… в общем, неважно кто, главное, что он попросил его встретить. Так вот, я своими глазами видела, как этот красавчик на посадку шёл, когда рейс на Питер объявили. Правда он в тот вечер в другой одежде был, и лицо воротником куртки закрывал, словно у него зуб болел, но я его всё равно узнала. Колоритная личность! Ты куда собрался?

— На службу! — заторопился Кантемир.

— На ночь глядя?

— Ты же знаешь, что в нашей «конторе» работают круглые сутки. К тому же ты, Манечка, мне за один вечер столько зацепок подбросила! Так что надо успеть все отработать до утренней зари, чтобы было к утру, что начальству доложить.

— А за помощь органам мне что-нибудь причитается?

— Причитается! Только не сейчас, — уклонился Кантемир, хорошо зная, что творческая натура Манечки обожает ролевые игры, а изображать сейчас из себя злого следователя, допрашивающего красивую, но беспутную воровку, у Каледина не было ни сил, ни желания.

— Обман! Опять обман! — горько вздохнула Манюня. — И когда вы, мужчины, прекратите пользоваться моей доверчивостью?

— Ты уже в образе, или говоришь от своего имени? — не скрывая иронии, попытался уточнить Кантемир.

— Проваливай! — махнула рукой Поливанова, и, покачивая бёдрами, удалилась на кухню. 

г. Санкт-Петербург. Осень 18** года.

Из дневниковых записей г-на Саратозина

Петербургская медико-хирургическая академия, куда я имел честь быть принятым на пятигодичный курс обучения, располагалась на Большом Самсониевском проспекте, берущим начало от Пироговской набережной и протянувшимся вдоль Невы на добрые четыре версты. Первое, что я увидел, подойдя к зданию академии, был огромный, нависающий над маленькой площадью памятник. Надпись на медной табличке поведала мне, что сей монумент поставлен в честь ректора медицинской академии, выдающегося русского медика Якова Васильевичу Виллие. Позже, будучи слушателем академии, я узнал, что сей государственный муж снискал славу не только в покоях Зимнего дворца у императора Александра I, личным лекарем которого он был до самой смерти августейшей особы, но и на полях сражений, где под грохот мортир лично оперировал русских воинов, среди которых был и Барклай-де-Толли, раненный в битве при Прейсит-Эйлау.

Академия поразила меня размахом, я даже растерялся, когда узнал, что для обучения надо выбрать одну из семи кафедр. У себя дома в Саратовской губернии, процесс обучения в академии я представлял несколько иначе, в упрощённом виде.

— Кафедра анатомии, кафедра физиологии, патологии, терапии, хирургии, материальной медицины, акушерства, — заворожённо шептал я, глядя на список кафедр, помещённый напротив центрального входа в помпезное здание академии. В растерянности я покинул здание и стал кружить вокруг памятника. Видимо, со стороны вид растерянного провинциала вызывал жалость, о чём я даже не подозревал, так как был полностью поглощён проблемой выбора между кафедрой терапии и физиологии. Наверное, поэтому проходящий мимо меня высокий плечистый студент с вольнодумной куцей бородёнкой на открытом широком лице исконного русака остановился возле меня, внимательным взглядом оценил моё нервическое состояние, и, не торопясь, закурил папиросу. Какое-то время он молча наблюдал за моим кружением вокруг гранитного постамента, потом выбросил папиросу и шагнул мне навстречу.

— Позвольте, вьюноша, пожать вашу мужественную руку, — не скрывая иронии, произнёс богатырь и протянул мне широкую, как лопата, ладонь. — Если не ошибаюсь, Вы здесь для того, чтобы положить на алтарь медицинской науки свою младую жизнь? Похвально, молодой человек, весьма похвально! Только позвольте дать Вам бесплатный совет старшего товарища.

— Буду весьма Вам, господин, простите, не знаю вашего имени, признателен. — смущённо пробормотал я, пытаясь вынуть руку из ладони незнакомца.